Он подхватил портфель.
– Лерочка, где ты, девочка?
“Девочка”, черт побери!
Лера захлопнула дверь так, что дрогнули хлипкие подъездные стены, толкнула вперед того и скатилась на один пролет, трясясь истерической заячьей дрожью. Только бы мать не вышла, только бы не вышла!..
– Что происходит, черт возьми?..
– Давай быстрей! Ты что, не можешь быстрей?! Проворно, как квартирные жулики с добычей, они спустились еще на пару пролетов, и Лера смогла перевести дух и даже поправить завернувшийся задник ботинка.
– Ты что? Ненормальная?
– Я не хочу, чтобы тебя видела моя мать. Кажется, он изумился:
– Почему?
Она повернулась и посмотрела на него.
– А ты не догадываешься?.
– А что, должен?
– Да, должен.
– Нет, не догадываюсь.
– И не надо.
– Может, ты объяснишь мне?..
– Ты прекрасно все понимаешь, – отчеканила Лера, – и не надо делать такой невинный вид, я же все знаю!
– Что ты знаешь?
Она толкнула тяжелую подъездную дверь, запищавшую отвратительным писком, выскочила на крыльцо и вздохнула глубоко.
Ну вот. Теперь все позади. Все почти позади.
Воздух был холодный и влажный, как будто сиреневый, поверху размытый желтым светом фонарей. Оттого, что утро уже прорезалось, желтый свет казался особенно тоскливым и безысходным.
– Что ты знаешь?
Она оглянулась и прищурилась. Как-то в кино она видела, что так щурится Джулия Роберте. Он усмехнулся.
– Что ты знаешь, Лера?
– Я не хочу говорить об этом. – Это тоже было из Джулии Робертс, а может, из Деми Мур, и он разозлился – по-настоящему.
– Лера, объясни мне, в чем дело. Ты не отвечаешь на мои звонки, мобильный у тебя выключен, что я должен думать?!
– Думать надо было раньше, – отчеканила Лера, – когда ты все это затеял. Сейчас думать уже поздно.
– Что я затеял?!
Она тряхнула волосами – теперь как Ким Бессинджер, что ли! А может, он бесился оттого, что ничего не понимал, и вникать ему не хотелось, и одновременно он знал, что вникать все равно придется, и теперь никуда и никогда ему не деться, черт побери все на свете! Быть бычку на веревочке, это уж точно.
Они дошли почти до его машины – серый “крокодил” с тонированными глазницами стекол, длинный, гладкий и свирепый. Он любил именно такие машины, и Лере казалось, что они напоминают его самого, и представлялось, что она, Лера, на самом деле Наташа Ростова, которая про Пьера думала, что он “темно-синий и славный”, а про Бориса, что он “серый и узкий, как часы”.
“Крокодил” мигнул, как будто прикрыл и вновь распахнул ленивые глаза, и Лера потянула дверь.
В салоне пахло кожей, синтетикой и какой-то сложной автомобильной парфюмерией. На всякий случай перед тем, как сесть и закрыть за собой дверь, она еще посмотрела на свои окна, но ничего подозрительного не увидела, все было в порядке. Наверное, мать так и не встала, поленилась.
– Лера?
– Отвези меня в институт.
– Нам нужно поговорить.
– Поговорим по дороге.
Он сбоку посмотрел на нее – человек, чей взгляд еще четыре дня назад она ловила с восторгом, от которого холодело в спине, и пальцы поджимались сами собой, и вся она словно вытягивалась в струнку, как антенна, настроенная только на него и принимающая сигналы только с той стороны.
– Лер, что происходит?
– Поезжай, – попросила она и облизнула губы. Оказывается, его взгляд все еще действовал на нее, а она уж было решила, что ненависть, пришедшая на смену любви, властвовавшей в другой вселенной, затопила ее целиком.
Он тронул с места своего “крокодила”, и тот двинулся осторожно, брезгливо объезжая дворовые ямины и ухабы.
– Не смей появляться на похоронах!
– Ты спятила, что ли, совсем?! – рявкнул он и вывернул руль. “Крокодил” сильно вздрогнул от столь непочтительного обращения, почти ткнулся рылом в бордюр и замер. – Дура!
– А ты… ты просто эгоистичная свинья! Как ты мог?! Как ты… посмел?! Кто дал тебе право?!!
– Какое право, твою мать?! Истеричка чертова! Его гневное изумление было таким искренним, что Лера на секунду ему поверила, и холодный и скользкий валун откатился от сердца, и под ледяной твердью все оказалось живым, горячим и, кажется, соленым, как слезы.
А потом она вспомнила. Она же видела. Видела.
Ничего уже не изменишь, и ничему уже не поможешь.
Она приняла решение – самое трудное в своей жизни – и ни за что не отступит. И если у нее и остались еще какие-то права, значит, одно из них – ни минуты не оставаться рядом с ним.
И в институт она сама доедет!
– Лера! Куда ты?! Ненормальная девка, вернись сейчас же!
Легко хлопнула дверь с его стороны, и Лера успела еще раз увидеть изумление на его лице. Изумление, досаду и, кажется, страх.
И этот страх мимолетно порадовал ее – он был из той вселенной, где правила любовь, и страх был легким, щекотным, интригующим, непохожим на гнилое вонючее болото, которое засасывало ее здесь, в этой вселенной.
Она пролезла в узкую, холодную алюминиевую щель между “ракушками”, которыми был захламлен весь двор, протащила за собой портфель и крикнула оттуда:
– И не звони мне больше! Никогда не звони!
Он ни за что не пролез бы в эту щель, даже если бы немедленно скинул в грязь свое пальто, пиджак, брюки и шарф заодно. Он ни за что не бросил бы своего “крокодила”, который стоял носом в тротуар и задом поперек проезжей части. Он ни за что…
– Лера!!
– Я тебя видела, – пятясь от гаражной щели, выпалила она. – Я видела тебя возле Фединого дома. Как раз когда ты его… Это ты, да? Ты?
И она остановилась, и прижала к груди портфель, и перестала дышать, и холодный валун придавил уже не только сердце, но и все остальное у нее внутри.
Она ждала. Валун ждал. Голодные утренние московские галки на голых деревьях тоже ждали.
Он замер, словно она выстрелила ему в лоб, и по тому, как он замер, она поняла, что все правда.
Истинный бог, правда, как говорил Федя.
– Ты… больше не приходи ко мне, – попросила она почти спокойно. – И не звони мне никогда. Не смей. Понял?
– Ты ненормальная.
– А ты убийца.
Он сделал движение, словно намеревался разметать в разные стороны “ракушки”, и она дунула от него, увязая каблуками в оттаявшей земле. Через секунду за спиной у нее взревел мотор серого “крокодила”, длинно, протяжно, непривычно взвизгнули шины, но Лера даже не оглянулась.
В конце концов, самое страшное уже было сказано. Страшнее ничего не придумаешь. Так ей казалось, но она ошибалась.
Ее мать, прижавшись носом к стеклу, как маленькая девочка, с неподдельным и искренним любопытством наблюдала, как дочь выскочила из подъезда, а следом за ней неспешно вышел высокий человек в длинном пальто, и как она впрыгнула в иностранную машину – привычно, наверное, не в первый раз! Галя даже поревновала немножко – у Толика, верного и преданного Толика, были всего лишь “Жигули”, а дочь садится – во что там? В “БМВ”? И даже не замечает, что это “БМВ”, вот как разбаловал девчонку покойный братец! Все наряды ей покупал, телефончики, сапожки, рюкзачки, а три года назад и вовсе машину подарил – соплячке! Гале приходилось выпрашивать, а этой он все сам на блюдечке подносил, не просто на блюдечке, а с голубой каемочкой, особенно после того, что он узнал!
