— Тебе следовало бы заметить, что я перестал расставлять ловушки и забрасывать удочки. С тобой это бесполезно.
— Это отрадно, — ответила Пеппер. Тор как будто развеселился, но его не оставляло недоумение.
— Так ты не предпримешь попытку прибрать меня к рукам?
— И не подумаю.
— Не забросишь петлю мне на шею?
— О чем ты говоришь! — возмутилась Пеппер.
Он сощурился:
— А если я предложу тебе уехать немедленно?
— Надеюсь, я смогу остаться до утра? А едва рассветет — уеду.
— И не выскажешь мне ни одного упрека?
— Ни слова не скажу.
— И не прольешь ни слезинки.
— Тебе не видать моих слез, — торопливо ответила Пеппер.
— Просто так возьмешь и уедешь?
— Только соберу вещи. Казалось, Пеппер отвечала вполне искренне.
Тор сказал неожиданно мрачно:
— На твоем месте я не говорил бы о сборах с такой готовностью.
Пеппер расхохоталась, пытаясь сообразить, насколько серьезно он ее расспрашивал, но не желая испытывать его чувства. Атмосфера разрядилась, она и должна была оставаться легкой и непринужденной. Иначе они начнут нервничать, подгонять ход событий, а окончательно решать исход их отношений было еще рано.
— Это не готовность. Это — смирение, с которым женщина встречает желания своего господина.
Он просиял:
— Значит, я господин?
— Только пусть это тебе не вскружит голову! — предостерегла Пеппер.
— Так какой же властью я наделен?
— Безграничной… в разумных пределах.
— Ты допускаешь противоречие в определении.
— В моем словаре эти понятия не противоречат друг другу.
— Может быть, в виде исключения, ты объяснишься поподробнее? — игриво потребовал Тор.
— Не вздумай просить, чтобы я почистила тебе ботинки.
— Понятно. А если я прикажу готовить?
— Пожалуй. Только лучше меня попросить.
— А если захочу, чтобы ты для меня танцевала?
— Ты в душе — турок? — удивилась Пеппер.
— Почему турок?
— Гаремы, — кратко пояснила она.
— Я задал вопрос, — напомнил Тор.
— Зависит от того, какой тебе нравится танец и как ты мне «прикажешь».
— Теперь я понимаю, что значит «в разумных пределах».
— Я была уверена, что ты в этом разберешься, — одобрила Пеппер.
— Значит, просить, а не приказывать.
— Такой уж у меня нрав, — пожала плечами Пеппер.
— Значит, плетку придется выбросить?
— Это будет самое разумное.
— Послушай, Диана…
— Что, Тор, мой повелитель?
— У меня уже есть просьба.
— Не забудь сказать «пожалуйста».
Наклонившись над ней. Тор что-то прошептал ей на ухо.
Взгляд Пеппер затуманился, казалось, она смотрела внутрь себя.
— По крайней мере, ты сказал «пожалуйста», — пробормотала она.
Прошло еще много времени, прежде чем Тор погасил лампу. Пеппер свернулась клубочком, уютно устроившись подле него.
— Спокойного… утра, — пробормотала она в полусне.
— Спи-спи, — отозвался Тор, засыпая.
Пеппер приснилось, что у нее над ухом жужжат пчелы. Она машинально подняла руку, чтобы отогнать назойливых насекомых, но ее рука наткнулась на сильную мужскую руку, и, когда жужжание смолкло, она решила предоставить Тору расправляться с пчелами. Глубже погружаясь в сон, она услышала, как он полушепотом разговаривает с насекомыми, что было смешно, так как с насекомыми не разговаривают.
Прошло еще некоторое время. Пеппер не знала, сколько именно. Но она знала: что-то не так, чего-то не хватает, холод и одиночество опустевшей постели заставили ее проснуться. Она резко открыла глаза, пробудившись внезапно и окончательно. В комнате было темно, часы со светящимися стрелками показывали пять.
На огромной кровати она была одна.
Пеппер села и огляделась.
Дверь в ванную была открыта. Дверь в коридор тоже была приоткрыта. Оттуда брезжил слабый свет. Пеппер потрогала место рядом с собой. Постель была еще теплая. Значит, Тор только что ушел.
Но куда?
Пеппер была не из тех, кто станет долго сидеть и раздумывать. Не включая лампу, она выскользнула из постели и подняла свою фланелевую рубашку с пола. Застегиваясь на ходу, она вышла в коридор и прислушалась.
Снизу, из маленькой гостиной, до нее донесся приглушенный голос.
Она направилась к лестнице, легко ступая по ковру босыми ногами. Тор сидел вполоборота к ней и разговаривал по телефону. Он был полностью одет, рядом с ним на диване лежала куртка. Его лицо, повернутое к ней в профиль, было непроницаемым, лишенным привычного оживленного выражения и как будто чужим.
— Венесуэла. Да. Они не знали. Готовьте самолет. Я приеду через час. Правильно.
Он повесил трубку.
Пеппер смотрела на него молча.
«Не сегодня! Боже, пожалуйста, только не сегодня!» — билась в ее голове единственная мысль.
Тор поднял глаза и заметил, что Пеппер стоит в дверном проеме. В мешковатой фланелевой рубашке, едва закрывавшей бедра, она выглядела сексуальнее, чем любая другая женщина в самом сексуальном белье. Ее волосы были слегка растрепаны после сна, но глаза, бездонные, широко распахнутые, ярко-лазурные, совсем проснулись. В них застыл вопрос, на который он с удовольствием ответил бы.
Как ему хотелось подняться ей навстречу, подойти и обнять! Как ему не терпелось объяснить то, для чего он не находил слов! Улыбнуться и сказать ей, что все будет хорошо.
Он посмотрел в сторону.
— Мне придется уехать.
Слово «любимая» он не произнес.
Она медленно прошла в комнату, остановилась у подлокотника дивана, продолжая неотрывно смотреть на него.
— А ты знаешь, когда вернешься?
— Нет. Действительно не знаю.
Слово «любимая» он не добавил.
Она все так же спокойно спросила:
— Ты хочешь застать меня здесь, когда вернешься?
Он быстро взглянул на нее.
— Да.
И опять слово «любимая» осталось в скобках.
Она вздохнула тихо, почти беззвучно.
— Я буду кормить Люцифера в твое отсутствие.
— Спасибо.
Он говорил отрывисто, словно смущаясь собственной сдержанности.
«Любимая», — думал он.
Поднявшись, он стал надевать и застегивать куртку чрезвычайно сосредоточенно, как будто это нехитрое дело требовало большого внимания. На Пеппер он не смотрел.
— Ты хотел бы, чтобы я делала что-то еще? «Скажи, что ты будешь по мне скучать!» — мысленно молил он.
Пеппер медленно кивнула, и лишь сжатый кулачок выдал ее скрытое волнение. Заметив, что она не так спокойна, как хочет показать. Тор посмотрел ей в глаза. На секунду, продолжавшуюся целую вечность, в комнате повисла тишина. Даже обе собаки, лежавшие на ковре перед остывшим камином, не шевелились и не издавали ни единого звука.
