Он с великой радостью заплатил бы за нее эту цену. Но он не собирался губить и ее нежную душу. Кровать была огромной, а в покоях вполне могла разместиться половина его отряда. В таком большом помещении достаточно места, чтобы постоянно не сталкиваться, а она хотя бы будет все время рядом с ним, как он и мечтал все эти бесконечные годы. Неважно, что он не мог коснуться ее. И неважно, что он смертельно страдал, видя, как пугает ее, обижает или вызывает отвращение. Все было неважно по сравнению с тем, что она была рядом и принадлежала ему.
Он долго ждал, пока поленья не сгорели, рассыпавшись на красные угольки, а вино почти полностью не выветрилось у него из головы, заставив его почувствовать себя усталым и старым. Собрав все свое мужество, как если бы ему предстояла жестокая битва, он расправил плечи и направился в спальню.
Но ни одна битва до сих пор не была так для него важна, и никогда еще он так не терялся в своей богатой самыми разными сражениями жизни. Огонь погас, в камине тлели угольки, комнату освещал лишь слабый призрачный свет луны, но он ясно видел свою жену, спящую в его огромной постели.
Залитая лунным светом, она выглядела словно доверчивый, невинный ребенок, нежный и милый, или ангел, которым она, в сущности, и была. И он хотел осквернить ее!
Обычно он спал обнаженным под толстыми меховыми покрывалами, но сейчас он едва ли мог так поступить. Прежде всего, вряд ли ей это понравилось бы, а кроме того, он боялся, что если она увидит так близко, как действует на него, то это просто может вызвать у нее отвращение.
Он стянул с себя тунику, скинул сапоги и забрался в постель рядом с ней, оставив на себе рубаху и бриджи. Она пошевелилась, но не проснулась. Хью лежал возле нее на кровати, стараясь даже не дышать громко, боясь ее потревожить. Она тихо вздохнула во сне, словно довольный котенок, и придвинулась ближе к нему. Он лежал и не знал, что ему делать. Может быть, разбудить ее, но не станет ли она его ненавидеть еще больше, если, проснувшись, обнаружит себя почти в его объятиях. Нет, он сумеет справиться с собой. Ему хватит терпения и благородства не нарушить эдикт отца Паулуса, даже если во сне она обовьется вокруг него, как плющ. Он вытерпит, стиснув зубы и надеясь, что она не заметит…
Изабелла повернулась и прижалась к нему боком, снова глубоко вздохнула, удобнее устраиваясь на мягком тюфяке. Он не представлял себе, каким образом глубоко спящая женщина смогла так быстро оказаться с ним рядом, перекатившись через всю широкую кровать. Но вот она тут, пожалуйста, свернулась калачиком возле него, прижимаясь мягкими ягодицами к его бедру, и на ее милом сонном лице появилась легкая, мечтательная улыбка.
Он не застонал и не зарычал, хотя ему очень этого хотелось. Она пахла цветами, розами, а еще мягким чистым льном. Больше всего ему хотелось сейчас погрузить лицо в ее густые прекрасные волосы, но он лежал не двигаясь. Он никогда не согласится с тем, что грехи его настолько огромны, что заслуживают такого мучительного наказания, но он был всегда снисходителен как к своим, так и к чужим грехам. Так что, может быть, теперь он все же пожинает горькие плоды своих грехов, которых не замечал.
Можно не сомневаться, что отец Паулус так и скажет. Кстати, что все-таки делает аббат ордена Святой Евгелины в замке Фортэм? Хотя Хью и догадывался, что священник явился сюда за реликвией, он ни словом не обмолвился о кубке. Существовала возможность, что, как человек Церкви, священник не был знаком с таким пороком, как жадность.
Впрочем, Хью никогда не был наивным. Король Генрих много раз пытался заполучить священную реликвию прямо из рук самого Фортэма с тех пор, как взошел на трон, а его величество был не из тех, кто легко сдается.
Но Хью Фортэм также никогда легко не сдавался. Кубок святой Евгелины значил для него слишком много. Священная реликвия находилась под его защитой, и его долгом и честью было охранять ее, как это делали до него отец, и дед, и дед его деда. Золотой кубок передавался из поколения в поколение, и Хью скорее бы умер, чем предал свою семью и святую Евгелину. Она была хорошей женщиной, деревенской жительницей с крепкими корнями, давшей начало их роду. Хью был уверен, что она хотела, чтобы эта священная реликвия хранилась у ее людей, в ее семье.
Нет, Хью не отдал бы кубок святой Евгелины никому, будь то король, священник или недоумевающий шут. Этот ужасный, вечно всем досаждающий Николас Стрэнджфеллоу был, возможно, просто шут, рифмоплет, скачущий дурак, посланный королем Генрихом, дабы смягчить своего давнего врага. И тем не менее утром, наверное, будет разумнее перепрятать реликвию в другое место. Хью не раз уже убеждался в справедливости поговорки «На Бога надейся, а сам не плошай!».
Изабелла снова вздохнула во сне. Он видел и чувствовал все изгибы ее женственного тела под тонкой рубашкой. И на этот раз не удержался от низкого мучительного стона. Он мог только благодарить Бога, что не разбудил ее — она, возможно, в ужасе спрыгнула бы с кровати, крича, что он пренебрегает приказом отца Паулуса. Но, благослови Бог эту женщину, она вновь глубоко заснула, не понимающая в своей невинности, что делает с ним.
Он закрыл глаза, приготовившись к долгой мучительной ночи.
Его смущал сейчас только один вопрос — привиделась ли ему или нет тонкая, едва ли не торжествующая улыбка на лице спящей Изабеллы?
Последнее, чего хотелось бы сейчас Джулиане, это вылезать из теплой постели и отправляться в холодную ночь на поиски кубка святой Евгелины. Особенно учитывая то, что шут мог быть где-то поблизости. Ведь он уже один раз преследовал ее до заброшенной часовни, и ей совершенно не хотелось снова с ним встречаться.
К сожалению, здесь, в замке, было слишком много людей, которые хотели бы заполучить реликвию, включая и аббата ордена Святой Евгелины. Насколько могла судить Джулиана, единственная возможность как-то улучшить свое теперешнее положение заключалась в том, чтобы раздобыть священный кубок и обменять его на спокойную, мирную жизнь где-нибудь подальше от жестоких мужчин и незадачливых шутов.
Она натянула платье, неожиданно для себя обнаружив, что у нее расплетены волосы и спутанным плащом окутывают ее до талии. Краснея от мысли о том, как это могло произойти, Джулиана стала поспешно заплетать косы. Оказалось, что она не может их ничем завязать, так как исчезли кожаные шнурки. Пришлось с этим смириться, ночь темная, да и кто ее увидит. А если бы даже и увидели, она всегда может сказать, что почувствовала настоятельную необходимость помолиться.
Еще одна нечестивая ложь, подумала она, всовывая ноги в мягкие кожаные тапочки и запахивая на себе плащ. Она и так уже вовлекла святую в свои неправедные дела, так неужели придется оскорбить и Господа своей ложью? И что было бы, если бы она исповедалась в своих грехах? Какую епитимью наложил бы на нее аббат теперь?
