А у Ольги, когда она застала его таким — опустошенным от нахлынувшей тоски, глаза были чужие, злые, ненавидящие.
Через две недели обнаружилось, что злосчастный бугорок оказался всего лишь безвредным жировиком. Коновалов боялся в это поверить, он уверял врачей, что наследственность у него плохая, рассказывал о брате, требовал новых проверок и анализов. Но в груди от неожиданно радостного толчка уже проклюнулась частичка счастливой надежды и с каждым днем разрасталась в ликующую уверенность: бог спас!
Об Ольге он думал постоянно, очень скучал. Но ведь прошло четыре месяца — она прекрасно обходится без него! Она младше на двадцать лет да и не любит его. Что было — то было, спасибо судьбе и за это. Но как трепетно рванулось в душе, когда позвонил Павел и предложил им, мужикам, объединиться и помочь Ольге! Заныло сердце — он больше всего на свете желал встречи. И боялся ее. Для себя решил: первый шаг не сделает ни за что. Пусть отболит до конца — и забудется. И если бы Ольга сегодняшним вечером окунулась с головой в работу — с нее станется! — они больше никогда бы не были вместе. Он это знал. И снова душа радостно отозвалась: бог спас и от разлуки!
Ольга убрала пепельницу, приподнялась на локте, нашла губами маленький шрам на шее Ильи, нежно провела языком по бугристой коже.
Илья молча развернул ее, отодвинул от себя, проложил одеялом границу:
— Все, дорогуша, спать, и немедленно! Скоро светать начнет. А тебе, между прочим, утречком спозаранку еще статейку накропать надобно.
И чтоб не приближалась ко мне ни на сантиметр — сама знаешь, чем это заканчивается у нас.
— Угу, — ответила Ольга.
Она знала.
* * *
Губернаторский дом был большим и представительным. Построили его на бюджетные средства, денег вбухали немало, зато не стыдно было гостей принимать самых высоких — гостевым был весь третий этаж. В большой столовой на сотню человек накрывали столы в дни приемов — и тесно не было. На первом этаже размещались служебные помещения для обслуги, небольшой конференц-зал, легко превращающийся в домашний кинотеатр, кабинеты для помощников. На втором этаже — губернаторские покои, где каждодневную уборку делали лишь в четырех комнатах, в остальные редко кто заглядывал, они пустовали — детей у Минеевых не было. Губернатор занимал кабинет и спальню в одном крыле, супруга его — просторную комнату в другом. То, что губернатор и его жена не спят вместе, знала не только обслуга. Супруги редко встречались и в небольшой столовой: когда губернатор обедал, его жена только готовилась к завтраку.
Клавдия быстро вошла в услужливо распахнутые двери. Обычно она отмечала, кто дежурит из охраны. Если заступал на вахту Михаил, 30-летний бугай двухметрового роста, с ним обязательно был напарник — без пригляда дом не оставить, а Мишка больше пропадал в спальне губернаторши, чем в дежурке. До Михаила был молоденький двадцатилетний Родик, но он стал придавать слишком серьезное значение связи с Клавдией — ей это льстило, забавляло, но больше утомляло. Родиона пришлось отправить в армию — за два года остынет. Еще был насмешливый Юрочка, но тот быстро потерял теплое местечко — не понравилась Минееву ухмылочка охранника. И где тот Юрочка сейчас?
«Охранный синдром» — так называл Минеев любовные связи жены, которым не придавал никакого значения. Главное, чтобы были соблюдены внешние приличия. Это даже хорошо, что все происходит в доме. Обслуга вышколена: «жена Цезаря вне подозрений». Деньги в конвертиках, вручаемые дополнительно к официальной зарплате, были надежным стимулом: закрывали рты на замок. Но слухи о губернаторской чете нет-нет да и будоражили город. Клавдию ругали за распутство, Минеева жалели: не повезло мужику.
У Клавдии было свое мнение на этот счет, прямо противоположное городским сплетням. Это ей не повезло, а Минееву грех жаловаться на обстоятельства. Коли не спит с женой — пусть терпит ее «охранный синдром» и радуется, что Клавдии в принципе все равно, кто мнет ее простыни — охранник или кто другой. Проблем было бы больше, если бы губернатор сталкивался в своем доме с ближайшими соратниками, с тем же Ращинским, например. С Коленькой у Клавы случилась кратковременная любовь до замужества, да и никакая не любовь, а случки наспех на столе в кабинете — очень Коленька боялся, что об этом узнает Анастасия. А как стала Клава губернаторшей — одно только почтение с его стороны, и ни-ни — любой кокетливый намек без осадка растворялся в его цепких глазах.
«Надоело все до смерти!» — Клавдия тяжело поднималась по каменной лестнице. Французское вино было отличным, но не стоило так напиваться. И француженка была хороша. Что-то задело Клавдию в этот вечер. Она ведь внешне ничуть не хуже этой мадам — первая леди области, как любили ее величать журналисты. Леди! Клавдия усмехнулась: да она просто несчастная, никому не интересная, никому не нужная баба.
Она присела на широкую кровать в своей спальне, сбросила туфли, откинулась на спину. Закрыть бы глаза — и не проснуться. Как было б хорошо! С тяжелым вздохом перекатилась на бок. Взгляд зацепился за угол матраца, оголившегося из-под тяжелого покрывала. Вот это здорово! Она резко села: кто это здесь устроил без нее шмон?
Память услужливо подбросила блатное словечко, а в детстве Клавочка Семенова знала их множество. Папашка дважды сидел в тюрьме, у мамани лексикон тоже был еще тот! Клава сама себя сделала, сама слепила, да еще и братца вытянула из той жизни.
Хорошо было Аньке Терехиной, любимой подружке — той бог сам все в руки давал. Обеспеченный родительский дом, папа — доцент в университете, мама — лучший в городе педиатр. Когда погибли родители, разбившись в только что купленной Терехиными «Волге», все заботы о сестренке взяла на себя Настя. Денег на образование Анны не жалела. Только выпускной отгуляли, а Терехина-младшая уже в лучшую английскую бизнес-школу засобиралась. 20 тысяч долларов за престижный диплом — разве это для Насти были деньги — она к тому времени уже имела свой банк. А Клава после школы стала очередной молоденькой «подстилкой» для стареющего ректора местного финансового института. Как получила заветный диплом, в ножки упала Насте — возьми к себе! Начинала простым бухгалтером, вкалывала по десять-двенадцать часов, чтобы стать для Насти незаменимой помощницей. А везучая Анька тем временем работала на московской бирже — ее, эту новомодную биржу, только открыли тогда. Через месяц-два столько уже бирж в стране было, сколько во всех странах мира с трудом бы набралось. Но кто попал в эту струю, кто крутился в этой среде с самого начала, тот неплохие деньжата заработал. Анька сразу поняла: в нефтяной бизнес ей дорога заказана — там такие коршуны друг другу глотки рвали! А вот в алюминиевый как-то просочилась. Миллиарды не заработала, а миллионы успела. Успела и слинять, как только там разборки начались. А скоро и биржевая деятельность в стране сошла на нет: кто успел — накушался до отвала, кому мало показалось — тому жить было недолго. Анька просекла: пора сматывать удочки. Приехала из столицы присмиревшая: подружка ее московская служила секретаршей у крупного босса, кому-то крепко дорожку перешел магнат, отравили мужика хитрым ядом и девушку заодно — только за телефонную трубку и подержалась, несчастная. Сколько уж лет прошло — до сих пор тех отравителей ищут.
