– Что я вовсе и не мать ей – вот какие!
– Ты лучше, чем мать, – нежно сказал Алексей и обнял Оксану. – И она еще это поймет, вот увидишь.
Но на следующее утро, когда Оксана собралась надеть Наташеньке теплый свитер, так как неожиданно сильно похолодало, та вдруг раскричалась, что только злые ведьмы и мачехи заставляют девочек надевать кусачие свитера. Когда Алексей волевым усилием все-таки надел дочери теплую кофту вместо кусачего свитера, Наташенька показала Оксане язык и назвала клоном.
– Это в каком же смысле? – спросил удивленный Алексей.
– Это когда вместо настоящей мамочки делают другую… страшную…
– Что за ерунда, Наташа?! – Алексей чувствительно тряхнул дочь за плечи. Ее головка мотнулась из стороны в сторону, и девочка так горько заплакала, что воспитательный процесс пришлось срочно свернуть.
Вечером того же дня так же горько, как утром Наташенька, опять плакала Оксана.
– Я же понимаю, что ты ни в чем не виновата, – утешал ее Алексей. – В людях столько злости! Не пойму откуда! Это ведь не детские слова: ублюдки, клоны… Это же взрослые зачем-то говорят детям или при детях, не стесняясь…
– Но Наташенька все это переносит на меня! Она считает, что я всему виной!
– Может быть, нам переехать в нашу квартиру, а?
– Какая разница, где жить?! Везде найдутся Яночкины бабушки… И потом, в твоей квартире всего одна комната…
– Точно… – грустно улыбнулся Алексей. – И пока у нас есть две… – Он не договорил, взял Оксану на руки, как маленькую Наташеньку, и понес в ту комнату, где никто не мог их побеспокоить.
После этого Оксана плакала еще не раз. С Наташенькой разладились всякие отношения. По сравнению с тем, что она вытворяла, обвинение в специально съеденном печенье было пустячным, но Оксана расстроилась до головной боли. Она чувствовала, что ее счастливо налаженная жизнь рушится и никто не в силах это предотвратить. Она понимала, что Алексей не может полностью встать на ее сторону, потому что тогда его дочери хоть вообще помирай. Может быть, предчувствуя надвигающуюся катастрофу, Оксана любила Алексея, как ей казалось, еще сильнее и трепетнее, чем прежде. Она постоянно носила его ожерелье и без конца касалась его рукой. Пока оно с ней, ничего ужасного не должно случиться.
Когда Алексей с Наташенькой уехали к бабушке, Оксана собралась посетить все тот же торговый центр, где была куплена разрезанная куртка, и купить вместо нее другую. Кроме того, она видела, что в прошлый раз девочке очень понравился выставленный в витрине игрушечного отдела велюровый оранжевый тигр с зелеными пуговичными глазами. Она вовсе не собиралась задабривать строптивую капризницу, она хотела ее порадовать. Оксана даже намеревалась попросить Алексея, чтобы он собственноручно вручил дочери тигра, а она пока смогла бы выстирать в стиральной машине ее любимого многострадального зайца.
Оксана не успела купить ни куртки, ни тигра. Из бистро, которое находилось в цокольном этаже торгового центра, навстречу ей вдруг вышел Корнеев. Она вздрогнула, но всего лишь от неожиданности. Ее смятение не укрылось от глаз Ивана, но он, скорее всего, истолковал его по-другому.
– Как жизнь? – спросил Корнеев, пристально вглядываясь в ее лицо.
Она не смогла сказать, что жизнь прекрасна. Она лишь жалко улыбнулась.
– Ну-ка пошли, – буркнул он, взял ее за руку и повел к машине.
Грубовато затолкав Оксану на переднее сиденье, Иван сел за руль, тронул машину, а ей приказал рассказывать. И она начала рассказывать про Наташеньку. Она не жаловалась. Ей просто надо было выговориться. Невысказанные слова боли и страха за свою любовь разбухли внутри ее страшным нарывом, который кто-нибудь должен был вскрыть. На ее пути попался Корнеев, стало быть, ему – и скальпель в руки.
Но Иван не стал делать Оксане больно. Он не говорил банальностей, типа того, что надо было раньше думать и что всего этого стоило ожидать. Он молча, но очень заинтересованно слушал, и его и без того черные глаза темнели еще больше, как-то густели и наливались болью за нее.
– Я, конечно, не знаю, как приручать чужих детей, – задумчиво начал Корнеев, когда Оксана закончила свое печальное повествование, – тем более что и свою-то дочь, как ни стыдно в этом признаться, практически забросил… Я только очень хорошо помню, как в детстве ненавидел своего отчима Виктора Тимофеевича Топлякова. Он был очень неплохим мужиком, но это я понял далеко не сразу. В двенадцать лет я страшно ревновал к нему мать, называл Сопляковым и устраивал ему всякие пакости и подлости. И ты даже не поверишь, что меня с ним примирило!
– Что?! – с большой надеждой спросила Ивана Оксана.
– Однажды мы с ребятами выкрали из школьного кабинета военной подготовки пару автоматов Калашникова. Надо тебе сказать, что это дело было очень непростым и потребовало необыкновенной изобретательности и изворотливости. Мы несколько дней подряд играли с ними в «войнушку» на пустыре за домами, пока военрук нас не вычислил и не взял в кольцо превосходящими силами противника в лице практически всех учителей нашей школы. Так вот за эту кражу мой отчим выдрал меня ремнем с такой силой, что я пару дней не мог сидеть. В ответ я грозился убить его из того же самого автомата, который специально для этого дела украду еще раз. За эту угрозу, как ты догадываешься, я получил еще дополнительную порцию ремня, а отчим – поток самой нецензурной брани, которую я к тому времени успел выучить. А потом оказалось, что абсолютно все родные отцы отодрали своих отпрысков примерно с теми же самыми ругательными словами, с той же силой и тем же орудием, что и Виктор Тимофеевич. Это стало самым весомым доказательством того, что мой отчим был настоящим если не отцом (я слишком хорошо помнил своего родного отца), то очень неравнодушным к моей судьбе человеком. После этой показательной порки я еще долго и с большой гордостью рассказывал пацанам о том, что дядя Витя лупцевал меня с такой силой, какая их родным отцам и не снилась. Вот такая история, Оксана…
– Но Наташеньку не за что драть ремнем, – покачала она головой, – да я и не смогу причинить ей боль… Она такая худенькая, прозрачная…
– Я и не призываю тебя лупить девчушку, как двенадцатилетнего хулигана. Это я так рассказал… к слову… Понимаешь, ты мучаешься, ломаешь голову, а решение, возможно, лежит на самой поверхности. Вот завтра на свежую голову ты вспомнишь моего дядю Витю, и тебе, может быть, придет в голову что-нибудь совершенно неординарное!
Иван улыбнулся Оксане такой знакомой улыбкой, что она не выдержала и расплакалась.
– Ну вот что! Все неординарные решения ты будешь принимать сегодня вечером или завтра! – решительно заявил Иван. – А сейчас мы с тобой пообедаем в одном очень неплохом ресторанчике, потому что в этом паршивом бистро меня накормили такой дрянью, которую срочно надо чем-нибудь заесть.
