Кроме того, Малаша была добра — коли кому нужно взять в долг без отдачи, к ней шли, она всех жалела, и потому ее репутация была немногим лучше, чем у придурковатого Бориски.
— И ему уже тридцать, а рожа вся в морщинах! Через десять лет совсем как старый дед станет, а ты-то красавица! — продолжала Федька. — И вообще — нигде не написано, чтобы нам замуж только за своих выходить. Просто мы в театре целыми днями сидим, белого света не видим. Я вот…
Малаша знала, что Федька дома не ночует, живет у какого-то живописца, чтобы утром сидеть перед ним при нужном свете. Федька хотела было пообещать, что сведет ее с тем живописцем — чтобы познакомиться с другими нетанцевальными кавалерами, его приятелями. И осеклась — что-то ей помешало дать это обещание; возможно, страх за кроткую и доверчивую Малашу.
Вечером шла опера «Севильский цирюльник» господина Паизиелло, в которой Анюта не имела танцевальной партии, а Федька — скромное место в шестерке испанских плясунов и плясуний. Она решила, что отдаст перстенек назавтра, на утреннем уроке, и, отплясав положенное, стала собираться.
У черного входа она увидела Ваську-Беса, расхристанного и, видать, успевшего приложиться к штофу хлебного вина. Ей даже стало жаль, что Малаша, задержавшаяся наверху, не видит его таким распрекрасным.
— Что ты на меня уставилась? На черта ты мне сдалась! — крикнул Васька. — Мы с Петром Петровичем сейчас поедем…
— Дурак, — преспокойно ответила Федька. И подождала, пока Васька с Петрушкой уедут на извозчичьих санях куда-то в сторону Пряжки — там при прядильных амбарах жило немало женщин, готовых за скромные деньги на разнообразные услуги.
Федька пошла было на площадь, где ждали ездоков извозчики, да остановилась — вспомнила, как минувшей ночью за ней неведомо для чего гонялся Васька. В театре полагают, будто она знает, где прячется Румянцев, и с той же Анюты станется приставить к ней соглядатая. А это ни к чему.
Федька решилась повторить свой вчерашний подвиг и отвязаться от лазутчика на льду Екатерининской канавы. Она в уже известном месте съехала вниз, пошла вдоль канавы — никто за ней вроде бы не увязался. И тогда она обрадовалась, но ненадолго.
Соглядатай мог оказаться умнее, чем ей казалось, понять ее маневр и побежать вдоль канавы поверху, наблюдая за ней и выжидая, пока она поднимется наверх на противоположном берегу. С другой стороны, соглядатая могло и вовсе не быть. То, что она слышала скрип шагов по свежевыпавшему снегу, на сей раз ничего не обозначало — по улице одновременно с ней шли другие люди, ведь она освободилась довольно рано, в такое время, когда добродетельные мещане еще не лежат в кроватях и на лавках.
Обдумав все это, Федька повторила вчерашний фокус — выбралась на тот же берег, откуда отправилась в путь, и пошла обратно к театру. Это был крюк немалый, и луна — не самых подходящий фонарь для ночных странствий, но Федька лишь однажды поскользнулась так, что чуть не шлепнулась.
Она увидела то, чего видеть не хотела бы, и лунного света как раз хватило, чтобы заметить три цепочки следов. Кто-то подошел к месту спуска, потоптался там, но вниз не поехал и вернулся обратно — туда, где улица была растоптана. Первая цепочка была — от Федькиных валенок, вторая и третья принадлежали незнакомцу, и не нужно было пресловутых семи пядей во лбу, чтобы опознать в нем танцовщика: широкие ямки от валенок глядели носами в стороны. Вряд ли кто-то из здешних мещан нарочно воспитал в себе балетную выворотную поступь.
— Та-ак… — сказала Федька.
Она видела, как Васька с Петрушкой укатили, горланя невообразимую похабень. Стало быть, вчера Васька не солгал? Стало быть, искренне хотел помочь, оттого что ненавидит доносчиков?
Могло ли быть такое диво в береговой страже?
Тот, кто вторую ночь подряд выслеживал Федьку, решил не показываться ей на глаза, и ушел восвояси. Но кто — и для чего? Только ли затем, чтобы открыть убежище Румянцева и доложить начальству?
— Та-ак, — повторила она, усердно размышляя. Это мог быть некий доносчик, имевший только эту цель — и никакой более. Это мог быть человек, посланный Анютой, хотя вряд ли — вчера ей еще не нужно было срочно мириться с откупщиком. Это могли быть вообще два разных человека: вчера — доносчик, сегодня — Анютин соглядатай. И, самое скверное, это могло быть как-то связано с убийством! Неведомо, где был Санька в ту ночь. Может, что-то видел, что-то понял. И теперь сообщник убийцы или даже сам убийца, хочет до него добраться.
Федька подняла голову и увидела среди голых ветвей большую оловянную луну, которая словно бы свила себе гнездо и устраивается там на ночлег. Только луне Федька и могла задать вопросы — она-то видела, кто крался, позабыв о своей танцевальной походке. Больше обратиться не к кому — она росла сиротой. Мать умерла вскоре после ее рождения, Федьку сперва растили дед с бабкой, но бабка не на шутку разболелась, и девочку отвезли в Москву к какой-то бездетной тетке, женщине доброй, хотя и удивительно бестолковой. Потом, когда ей было уже лет восемь, ее вернули в Санкт-Петербург и взяли в дом брата ее отца. Они оба служили в фигурантах, Антон и Иван Бянкины. Потому-то Федька и попала в танцевальную школу, а вскоре после этого спьяну упал на улице зимней ночью и замерз насмерть отец. Дядя после того прожил недолго, а его вдова, выходив лежавшую в оспе Федьку, сочла свой долг исполненным, вышла замуж за пожилого чиновника и уехала с ним в Калугу. Вот разве что покойный дед с ней возился — тот, что оставил полдома и кучу старинных книг. Летом Федька у него живмя жила, да и в прочее время часто прибегала и оставалась ночевать. Дед когда-то служил музыкантом и любил потолковать о высоком искусстве. Книги хранились на Васильевском острове у давнего его приятеля Устина Карповича. Тот был старик разумный, да хворый — тоже не защитник…
— Нет! — сказала Федька. Если Саньке угрожает опасность — она даст круг в сотню верст, до самого Кронштадта по льду врагов доведет, а любимого не выдаст! Вот только бегать по льду — невелика наука, а с кем бы посоветоваться? Дуня к ней благоволит, но если речь зайдет об убийце, который выслеживает Саньку, — убийцы она, скорее всего, испугается. Как же быть?
Федька петляла битых полтора часа, дважды выходила на Нев ский, наконец, оказалась у Шапошникова, уверенная, что следы запутала основательно. Ее впустил, как обычно, Григорий Фомич, поворчал, ушел, через полчаса принес кувшин с горячей водой и медный таз. Это было кстати — Федька еще спросила мыло, мочалку, и быстренько вымылась на сон грядущий — чтобы не успел остыть чай в кружке, к которому полагался пирог с грибами.
