И он никогда бы больше не увидел Джулиану Монкриф.
Или, возможно, когда-нибудь все же увидел бы. Рано или поздно Генрих заставит ее снова выйти замуж, возможно, за какого-нибудь любимчика-рыцаря, ищущего королевских милостей. Она была дальней родственницей короля, а Генрих всегда относился очень серьезно к подобному родству. Возможно, они могли бы встретиться когда-нибудь — скажем, лет через пятнадцать, она стала бы высохшей, раздраженной и пресной с полудюжиной проказливых детишек…
Но нет, ведь она не могла иметь детей, кажется? Она была бесплодна, или так утверждала молва, после того, как она пробыла много лет замужем за одним из самых развратных мужчин королевства, человеком, который щедро рассыпал свое семя вокруг Монкрифа, и в его землях бегало множество господских бастардов.
К тому же через пятнадцать лет его самого здесь уже не будет. К тому времени он бы постарался уехать как можно дальше и от Генриха, и от двора и никогда бы не узнал, что случилось с леди Джулианой. Научилась ли она наслаждаться теми радостями, которые могло предоставить ей ее роскошное тело? Может, ее заставили бы уйти в монастырь или снова выйти замуж? Помнит ли она еще несчастного шута, который приложил столько сил, чтобы довести ее до отчаяния, а закончил тем, что у самого помутился рассудок?
Он опустил ноги на пол, выругавшись с отвращением. Кажется, он становится сентиментальным от неумеренного количества выпитого вина и прожитых лет. Сентиментальным и слабым. Никогда и никому он не позволял путать свои карты и мешать делать то, что он хотел, и вот теперь Джулиана Монкриф со своими нежными дрожащими губами и растерянными глазами была слишком близка к этому.
Она ведь не могла быть тем вором, который похитил кубок, — или могла? Она едва ли что-то знала о нем, он не представлял для нее никакой ценности. Да и когда бы она успела его взять? Николас слишком крепко поцеловал ее на прощание. Скорее всего, некоторое время после этого она вообще не могла думать о чем-нибудь другом. Это было ясно по ошеломленному, полупьяному взгляду ее глаз. Он с трудом подавил соблазн закончить то, что начал, почти уверенный в том, что в течение следующего часа он сможет добраться до кубка святой Евгелины и навсегда покинуть замок Фортэм.
Чертовски правильно было с его стороны не поддаться соблазну. Но вряд ли было разумно не забрать кубок. Теперь ему придется остаться здесь и разбираться, кто мог за такое короткое время взять реликвию, а главное — найти, где она спрятана. Зато он сможет надоедать Джулиане еще некоторое время.
По логике, главным подозреваемым является лорд Фортэм или один из его верных людей. Именно он, скорее всего, поместил кубок в заброшенную часовню, и он же, видимо, взял его. Кубок могли взять в любое время после полудня, когда он, Николас, его видел. Не было никаких причин полагать, что сам Хью Фортэм тоже опоздал. Никаких причин, кроме уверенности Николаса, что хозяин замка здесь ни при чем.
Итак, задача оказалась несколько сложнее, чем он первоначально полагал. Что ж, гораздо ценнее то, что достается с трудом, если, конечно, кто-то любит трудиться. Возможно, пришло время шуту говорить одними только рифмами. Это довольно легко и доводит людей до крайней степени раздражения. Если он будет достаточно назойлив, все начнут избегать его, и тогда у него появится возможность полностью посвятить себя делу короля.
— Вы когда-нибудь спите? — спросил лорд Фортэм злым, раздраженным тоном.
Николас даже не слышал, как тот приблизился. Весь остальной зал был погружен в сон, и Хью Фортэм выглядел сейчас встрепанным, сердитым и очень опасным.
— Кто спит, тот…
— Посмей еще раз произнести хоть одну рифму, и я отрежу твой болтливый язык, шут, — прорычал граф. — Я вовсе не расположен слушать твою болтовню.
Николас сжалился над ним. На самом деле он и сам был не слишком расположен болтать.
— Цветок вашей молодой жены так и остался несорванным?
Хью двинулся к столу, сбросил часть его содержимого на пол одним движением руки и, схватив перевернутый кубок, наполнил его остатками вина из кувшина.
— Чтоб отсох твой язык, да! Я не могу погубить ее бессмертную душу за несколько часов удовольствия.
— Часов? — лениво протянул Николас. — Да вы настоящий мужчина, граф. Большинство могут продержаться в лучшем случае несколько минут. Думаю, леди высоко оценила бы это. Вам бы следовало спросить ее саму и выслушать ответ.
— А со своим королем ты тоже говоришь так же непочтительно? — хмыкнул Хью.
— Даже еще менее. Это одна из немногих радостей, доступных таким бедным парням, как я, — говорить с королями и крестьянами как с равными. Безумие имеет свои привилегии.
— Но ты-то не безумен. Николас улыбнулся.
— Разве? Думаю, очень многие с вами поспорили бы, даже в этом замке.
— Люди в этом замке со мной никогда не спорят.
— Ваша жена непременно будет, это я могу вам обещать. Жены всегда так делают.
— Я уже был женат раньше, шут, и знаю, сколько трудностей доставляют женщины, — Граф шумно вздохнул. — Возможно, почти столько же, сколько эти чертовы священники.
— Но гораздо больше веселья и радости, — усмехнулся Николас. — Не то чтобы я был женат, заметьте. Ни одна женщина не захочет такого бедного дурака, как я.
Хью Фортэм бросил на него долгий ироничный взгляд, и мнение Николаса о графе, итак достаточно высокое, мгновенно поднялось еще выше. В отличие от большинства людей Хью Фортэм не собирался принимать за чистую монету его болтовню, как бы шут ни старался вывести его из себя.
— Женщины имеют дурную привычку делать то, что им велят, — сказал наконец Хью, тяжело вздохнув.
Понимание ситуации пришло неожиданно, словно удар молнии, и Николас едва не рассмеялся в голос, когда осознал всю абсурдность положения. Он вдруг понял, что граф Фортэм страстно желает свою новую жену, что было только естественно. Изабелла Фортэм была в высшей степени привлекательной женщиной — он и сам еще совсем недавно подумывал о том, как бы забраться к ней под юбки.
Но это было не все. Этот грубоватый, резкий лорд Фортэм, солдат до мозга костей, был болен любовью. Он обожал свою новую жену и, как подозревал Николас, был абсолютно не способен сказать ей об этом.
Ну что ж, жизнь так интересна, подумал Николас с ленивой усмешкой, потягиваясь в своем кресле. Все это может оказаться очень полезным в его игре.
— А где же юный Гилберт? — спросил он.
— Спит в своей постели, как и подобает доброму христианину и как следовало бы и тебе, — буркнул Хью. — Так почему же ты не спишь?
— Мне не нужно слишком много сна, — не растерявшись, отвечал Николас. — А вам, милорд? Почему вам не спится рядом с молодой женой?
