Жил он в нашем парадном, на третьем этаже, а я на пятом. Все девчонки были в него немного влюблены. Только потом его забрали в армию, и очень быстро попал наш Жека в Афганистан. Его мать, тетя Марина, два года ходила по двору как тень – почерневшая и угасшая. Как-то раз собрался к ней в гости брат из Пензы, телеграмму прислал. Почтальон, толстая, горластая тетка Клава, не чуя беды, позвонила ей в дверь и гаркнула: вам телеграмма! Мать Жеки охнула и осела на пол – инфаркт. Она-то решила, что-то с сыном случилось. Была тогда и «Скорая», и больница, и почтальонша Клава бегала к тете Марине с судками и баночками да все плакала – прости, мол, не подумала!
А когда из Афганистана вывели войска и Жека вернулся, все радовались, что жив. А ведь Витя Хаустов из соседнего дома там погиб, гроб привезли, который открыть не позволили. Его мать кричала сутки, а потом повесилась, на кладбище везли сразу два гроба. А Жека наш приехал сам, целый! Тетя Марина разве что не летала, от счастья не знала, какому богу молиться. Но оказалось, вернулся-то совсем не Жека. Он молчал дни напролет, молчал и курил.
Как-то раз забежала я к Горлатовым с учебником алгебры – у меня не получались уравнения. Тетю Марину дома не застала, а Жека был пьян. Я хотела уйти, но он вежливо пригласил меня в квартиру, и я зашла. Жека мне нравился, да и уравнения мои решал мигом. И в тот день тоже решил. А потом налил мне чаю, придвинул вазочку с конфетами и принялся расспрашивать об учителях, о школе. Но я видела, парень думает о чем-то своем, меня задерживает просто потому, что не хочет оставаться один. И тогда я вдруг спросила, отчего он не идет учиться дальше или работать. Жека как-то странно посмотрел на меня – как на несмышленыша, ляпнувшего глупость.
– Ты не понимаешь, но я попробую тебе растолковать. – Комбат никогда не был высокомерным, а потому принялся объяснять, как только что уравнение. – Там, откуда я вернулся, все по-другому. Там война. Понимаешь, война! Там по-настоящему гибнут люди, там такое творится, что тебе и знать не стоит, а мне болтать нельзя, не то загреметь можно в места, где Макар телят не пас. Здесь говорят, мы, типа, интернациональный долг выполняем! Какой долг? Перед кем? Ни за что ни про что погибли сотни хороших парней! Два года кромешного ада, а вернулся сюда – здесь все как было. Мать на работу ходит, дети в футбол гоняют, влюбленные целуются, и никто даже не представляет, что тамтворилось. И что мне с этим делать? Меня научили убивать, и я убивал. Как после такого пойти на завод гайки точить? Может, со временем… Помнишь, к нам в школу ветераны иногда приходили, и мы тихонько ржали над их желанием постоянно рассказывать о войне. А теперь я их понимаю. Они же так и не вернулись, на всю свою жизнь остались там. Иди домой, Анюта, учи уроки.
И вот теперь мы с Игорем возвращаемся с войны. Великая Отечественная опалила нас, достав через столько лет, и теперь я знаю: несколько десятков лет – небольшой срок для смерти и для памяти.
Ненавижу похороны. Да еще зимой, когда холодно, а комья мерзлой земли стучат по гробу, когда ветер и мокрый снег. Покойнику уже все равно, а ты тут стой, зубами лязгай. Так ведь недолго покойнику компанию составить. Собственно, я думаю, что самому новопреставленному рабу божьему Виктору Борецкому похороны – как рыбе зонтик, ему без разницы, с помпой его закапывают или просто так. Но во все времена и во всех культурах отношение к смерти… подхалимское какое-то. Куча условностей, правил, и попробуй какое-то нарушить. Особенно если похороны сельские. Там целое действо – с венками, на которые повязываются платки, с обязательными показными рыданиями и поминками. А внимательные соседи присматриваются к каждому шагу скорбящих родственников. Не приведи им господь пропустить хоть один ингредиент ритуала – и еще внукам позора станет.
Городские похороны проще, цивилизованней. Существует куча контор, и среди них, если постараться, можно найти такую, которая за более или менее разумную цену возьмет на себя хлопоты по погребению. Ежели, конечно, торговцы ритуальными услугами не передерутся с конкурентами прямо на квартире усопшего, где под раздачу попадут и скорбящие родственники. Говорят, похороны – дело очень прибыльное. Так вот мне кажется, что всякими там ритуалами люди словно откупаются от умершего, что, по-моему, просто отвратительно.
Борецкий в гробу выглядит как-то неестественно. Ну никак я не ассоциирую тело, лежащее в длинном лакированном ящике, с тем парнем, с которым когда-то целовалась так, что голова кружилась. А теперь это… Покойника зачем-то нарядили в официальный костюм, хотя Витька всю жизнь таскал джинсы и растянутые майки, на которых были изображены черепа и голые девки. Причем не из-за отсутствия вкуса, ему так было удобно. Ну, а смерть об удобствах не думает, тут все давно определено: главное, чтобы было прилично и перед людьми не стыдно. Но я думаю, это как-то… неправильно. Витька и так сам на себя не похож, да еще этот костюм. И только волосы его – живые, каштановые, волнистые, словно у них своя жизнь на холодном ветру. Его порывом унесло бумажный венец, и сейчас виден чистый Витькин лоб с бровями вразлет, закрытые глаза с длинными густыми ресницами. Все это знакомое… и уже мертвое.
Когда-то мы зависали на микрорайоне, пели под гитару, презирали мещанские заморочки и занимались любовью. У нас была классная компания, мы отлично друг друга понимали и думали, что никогда не расстанемся. А потом жизнь разбросала нас, и мало что осталось от нас прежних, только Витька меньше всех изменился. И глаза его были такие же ярко-голубые, как летнее небо.
А теперь его нет. Где-то в глубине этого тела, еще несколько дней назад живого, горячего, сильного, уже началось тление, и я не хочу думать о том, что случится с ним там, под землей. И не споет больше Витька, перебирая струны гитары длинными пальцами, не посмотрит задумчиво и зазывно, так, как только он умел, не… Ничего больше не будет. И у меня так от этого тяжело на душе, так жаль Витьку, что слезы льются сами, застывая на щеках. Мне жаль его, он не заслужил такой смерти. Не заслужил лежать вот так.
Когда найдут того, кто это сделал с ним… Нет, стоп! Когда янайду того, кто это сделал, то… – слышишь, Вить? – превращу в кромешный ад жизнь нашего с тобой общего врага, а смерть его будет долгой и мучительной. Обещаю тебе здесь и сейчас, а ты же помнишь, если уж я пообещала, то выполню. Я клянусь уничтожить нашего врага в память о том, что было между нами, в память о том уважении, с которым ты всегда ко мне относился.
