— Все правильно, Тео. Лучше знать правду.
— Значит, вы прочли книгу?
— Да, прочла.
— Как вы ее нашли?
— Кто-то положил ее в моей комнате.
Оба моих кузена выглядели удивленными.
— Вы имеете в виду намеренно? — спросил Колин. — Кто-то умышленно положил эту книгу перед вами?
— Теперь это не имеет значения. Мне лучше знать правду.
— Но это нечестно, Лейла. Вы еще могли уехать от нас, не поверив в историю о проклятой болезни, и вели бы счастливую жизнь.
— Это именно то, чего вы желали? Чтобы я продолжала род, когда вы и Тео с Мартой не могут этого сделать? Скажите мне, Колин, вы назвали бы это честным? Кто бы ни положил книгу — а я не держу зла на него или на нее, — он сделал это из добрых побуждений, чтобы я смогла увидеть справедливость ваших действий. — Горло мое пересохло и сжалось, когда я говорила это.
Его зеленые глаза уставились на меня.
В разговор вступил Теодор.
— Мы не так убоги в своем существовании, Лейла, о нас не стоит сожалеть. Род Пембертонов очень богат и имеет более чем достаточно средств для обеспечения комфортом и предметами роскоши.
— Вы все еще не ответили на мои вопросы, Колин, хотя это неважно. Один из вас или, возможно, тетя Анна, или Гертруда, или даже бабушка Абигайль положили эту книгу в мою комнату. — Краем глаза я следила за занятыми руками Марты, вспоминая ее слова накануне вечером. — Я действительно не собираюсь выяснять, кто это сделал. Какое это имеет значение, если я узнала правду. Я благодарна за это.
Следующие минуты были долгими, наполненными тяжелым молчанием. Наконец я отодвинулась от стола и еще раз оглядела свою семью.
— Теперь я должна прогуляться. О, кузен Тео, не беспокойтесь, я не собираюсь и близко подходить к роще, а иду в противоположном направлении. В Лондоне я частенько находила, что прогулка по воздуху днем помогает мне думать и приводить себя в порядок. Это именно то, что я должна сделать. Пожалуйста, извините меня.
Теодор и Колин встали, их глаза были неотрывно направлены на мое лицо. На секунду показалось, что Тео собирался что-то сказать, но потом изменил свое намерение и продолжал молчать.
Наверху, в своей комнате, надевая шляпу, перчатки и плащ, я услышала, как по аллее подъехал экипаж. Выглянув в окно, я увидела представительного джентльмена с черным кожаным саквояжем, приближающегося к входной двери. В коридоре послышались шаги, как и прошлой ночью, и беспокойный шепот тети Анны, сопровождаемый солидным бормотанием. Это был доктор Янг с очередным визитом к дяде Генри. Пообещав себе, что я увижусь с моим бедным дядей позже, я спустилась по лестнице и вышла из дома.
Снаружи был ветер и шум деревьев. Мне пришлось прилагать усилия, чтобы удержать свою широкую юбку и хлопающий полами плащ. Я подставила лицо ледяной буре, глубоко вдыхая ее, прежде чем выйти на гравийную аллею, которая вела на дорогу к Ист Уимсли. Мне предстояло несколько часов, хотя мои пальцы окоченели от холода, покрасневшие щеки покалывало, но становилось хорошо. Чувствовался прилив энергии, так необходимый для обстоятельного долгого разговора с собой. Многое надо было выяснить, во многом разобраться: чахлые деревья, грязная дорога и небо в тучах прекрасно подходили для размышлений. Ничто не нарушало ход моих мыслей. Полное одиночество среди этой дикой природы давало возможность повторно проверить себя и выбрать новый курс.
И во время прогулки мне открылось, что я действительно вступила в новую фазу своей жизни. После чтения книги Томаса Уиллиса все, что еще вчера казалось важным, — не имело значения. Фальшивое письмо тети Сильвии, сожженное письмо к Эдварду, украденное кольцо Тео и все остальные тайны, окружавшие моих родственников, вдруг утратили всякое значение. И среди прочего настоятельная необходимость вспомнить прошлое также оказалась на обочине.
Теперь я знала, что все, что они говорили о моем отце, было правдой. Он действительно стал жертвой опухоли мозга и совершил свое ужасное преступление в припадке безумия. Это было отражено в истории ученым наблюдателем; это случалось с предшествующими представителями рода Пембертонов; сейчас это происходило с дядей Генри, а со временем это, возможно, случится и со мной.
Я никогда не смогу вернуться в Лондон, и об Эдварде теперь речи не шло. Мне казалось, что я по-настоящему и не любила его, вернее, любила, но не так глубоко и страстно, как это должно быть, что я лишь восхищалась им и ждала от него утешения в дни скорби. Теперь моей семьей оказались эти люди, и этот дом был моим домом, на все время, сколько суждено прожить.
Доктор Янг был приглашен отужинать с нами, так что его экипаж еще стоял у конюшен. Я вошла в дом с заднего хода, не желая ни с кем сталкиваться, и тихонько проскользнула наверх по лестнице в свою комнату. Здесь уже гудел камин, и ярко горели масляные лампы. Тяжелые занавеси скрывали морозные сумерки, в комнате было очень тепло.
Книга Томаса Уиллиса все еще лежала там, где я ее оставила — у кровати, потертый переплет и золотые буквы заглавия символизировали внезапную перемену в моей жизни. Да, я не чувствовала ни ожесточения, ни негодования; душа была полна смирением, приятием той судьбы, которую нельзя избежать.
Мои щеки еще пылали, когда стук в дверь прервал процесс создания прически. На мгновение мелькнула надежда, что это Колин, но, к моему крайнему удивлению и разочарованию, на пороге стоял Тео. Он был одет щегольски, как всегда, и смотрел на меня с выражением, близким к восхищению.
— Как же вы похожи на свою мать! — сказал он тихо, слабая улыбка играла на его губах.
— Спасибо, Тео.
— Ее щеки всегда горели, когда она возвращалась с улицы. Ваша мать любила бывать на свежем воздухе, работая в саду, прогуливаясь или скача на своей любимой кобыле.
— Она… — Я представила маму в нашей тесной бедной квартирке, ее худое тело, согнувшееся над шитьем, ее белую кожу, никогда не видевшую солнечного света.
— Вы напоминаете Дженни множеством черт, — сказал он медленнее и почти шепотом. — Она всегда носила волосы так. — Он протянул руку и слегка коснулся кончиками пальцев длинных волн волос, падавших на мои плечи. — Бабушка никогда не одобряла этого, говоря, что распущенные волосы — знак Иезавели. Даже после того, как она вышла замуж за вашего отца, Дженни оставалась неистовой и ребячливой.
Я продолжала с недоверием смотреть на Тео, поскольку никогда прежде не слышала от него подобных речей, не видела на его лице такого мягкого выражения.
— Я ужасно тосковал по ней, когда она уехала вместе с вами, Лейла, я был просто потрясен.
