– Да ладно, какой из меня директор, – с сомнением протянула Юля. Все-таки ненаглядный Лешенька с его «ты ничего не понимаешь» самооценку ей подпортил изрядно. Однако внутри сладко и холодно трепыхнулось предвкушение.
– Да ой! – ухмыльнулся Славка. – До совета директоров тебе еще пахать и пахать, может, и не дотянешь, это я так. Зато место финансового аналитика ждет тебя прямо сейчас. Решайся. Квартиру тебе для начала за счет концерна арендуем, потом что-нибудь свое придумаешь, захочешь – квартиру подберешь, захочешь – дом построишь. Возможности, сама понимаешь, у тебя будут. Ну как?
– Да вроде не тот у меня уже возраст, чтобы карьеру начинать, – осторожничая, ответила Юля.
– Ну ты, мать, даешь, – хохотнул Ловцов. – Чего это ты себя в старушки решила записать? Ты у нас очень даже ничего, вон как наши мужики на тебя засматриваются. Интересуются регулярно – чья, мол, красотка? А я им – цыц, девушка самостоятельная, сама себе постель стелет, и вообще руки прочь от советской Кубы! Тоже мне «возраст». Неужели не замечала? Да я и сам не прочь…
Юля замечала, конечно, что Славка поглядывает на нее не только как на коллегу и отличного специалиста. Не то «прежняя любовь», которая, говорят, «не ржавеет», всколыхнулась, невзирая на жену и двух чудесных близнецов. Не то взыграло желание взять реванш – все-таки тогда, в институте, она им пренебрегла. Но вел себя бывший однокашник достаточно красноречиво: то плечом прижмется, то приобнимет, пропуская в двери, то чмокнет в щечку – вроде как от восторга перед блеском ее очередного аналитического отчета. А ей, что греха таить, все это изрядно льстило. Какая разница, что именно Славкой движет – память о былой влюбленности, печаль о неслучившемся романе или уязвленное когда-то самолюбие, – мелкие знаки откровенного мужского интереса согревали. Действительно, не рано ли записывать себя в «почетные пенсионеры большого секса», как говорила Юлькина подруга Маргоша? Да и то сказать, не было у Юли никогда этого самого «большого секса». Только муж, и то – как будто в какой-то другой жизни. Ни знойных страстей, ни даже мелких любовных интрижек. Работа, кухня, дочка, работа, стирка… Как пелось в детской песенке – «пони бегает по кругу и в уме круги считает…».
– Ладно, мое дело – сказать, – вздохнул Ловцов, глядя на растерянную Юлю. – Поезжай в Питер, подумай хорошенько. Но не тяни, такие предложения не каждый день делают.
Думать над предложением она начала уже в самолете. Моторы усыпляюще гудели, за иллюминаторами клубилась ночная мгла, но ей не хотелось ни дремать, ни даже читать. Мозг – как во время размышлений над финансовыми сплетениями – безукоризненно просчитывал все плюсы и минусы, все обстоятельства и возможности. Плюсы торчали из каждой щели. Вместо того чтобы ждать, как отдушины, поездок в Уфу и маяться, не зная, куда себя приткнуть, в Питере, она станет, наоборот, жить в Уфе, а в Питер летать, чтобы навестить родных. Нет, карьерные перспективы не казались Юле особенно радужными – это уж как выйдет. Но вот прямо сейчас у нее будет увлекательная, интересная и, что немаловажно, любимая работа. Причем постоянно, а не урывками, которых ждешь – ну скорей бы! Что там в минусах? Холостяцкий быт в казенной квартире? Да ой! Она поставит туда самую крутую стиральную машину и забьет холодильник деликатесами или вообще станет обедать-ужинать в ресторанах – после чуть не двадцати лет кухни и стирки это ж будет просто счастье! Никакого быта – даже дух захватывает, честное слово! Ну а уж если казенная квартира покажется слишком казенной, кто мешает обустроить ее, превратить в уютное гнездышко? Да и не навсегда же это, временно. А главное, говорила она себе, ты ж на стенки лезла, умоляя, чтобы хоть что-то случилось – и вдруг такая возможность поменять все! И… не начать ли думать уже о разводе? Просто чтобы расставить точки над «i»? Алексей окончательно превратился в «диванный овощ», в полуотрезанный ломоть. Ну и отрезать его совсем. Отец без нее отлично справится, не беспомощный. Вот только что еще Машуня скажет… но, в конце концов, Юля же будет приезжать, и, наверное, часто.
Разговора с дочерью она опасалась напрасно. Выслушав, Маша усмехнулась, достала из сумочки зеркальце и сунула матери под нос:
– Видишь?
– Что? – не поняла Юля.
– Ты от одной мысли о возможности помолодела на пятнадцать лет. Погляди, погляди! Глаз горит, кожа сияет, улыбкой полгорода осветить можно. И ты еще спрашиваешь, как я отнесусь к твоим перспективам? Хватайся за них обеими руками! А когда будешь прилетать, будем куда-нибудь ходить и делать вид, что мы сестры, на мать ты сейчас точно не похожа, молода слишком! – и Маша рассмеялась, явно довольная описанной перспективой.
Дополнительным бонусом переезда стала для Юли башкирская природа. После просторной, но туманной и очень городской, предельно рукотворной красоты Питера тут все казалось невероятно… она не могла подобрать слова… первобытным? Настоящим? На фоне торжественного, невзирая на мрачные дворы-колодцы и жутковатые подворотни, Питера – Уфа выглядела скромненько, даже скучновато – и при том удивительно уютно. А уж вокруг… Холмистые степи, накрытые высоким небом, как гигантской синей пиалой, стремительные, неправдоподобно прозрачные речки, бегущие с южных отрогов Урала, кудрявые леса – почему у человека всего два глаза, думала Юля, этого мало на все это великолепие! Красота, которая существует уже миллионы лет, она была, когда человек еще не появился, и никуда не денется, когда человек отсюда уйдет. В этой мысли было что-то странно успокаивающее. Ну да, Юля регулярно возила Машку на море. Но между лакированной курортной открыточностью и диковатыми башкирскими просторами разница была как между пластилиновой хот-договской булочкой и пышным караваем, какие пекли в маленькой булочной-пекарне возле ее нового дома. Юля покупала еще горячий хлеб по дороге с работы: от запаха можно было сойти с ума, и когда, не удержавшись, она потихоньку отщипывала краешек, солнечно-рыжая корочка хрустела так сладко, так упоительно…
Пожалуй, единственной каплей дегтя – да и то не «дегтя», а «непонятно чего» – стала неожиданная активность бывшего однокашника. Если раньше Ловцов только намекал на то, что Юля для него не только коллега и отличный специалист, то теперь повел осаду по всем правилам. Дарил цветы – и если бы только цветы! Приглашал в рестораны, напрашивался в провожатые. Под всевозможными предлогами задерживал на работе, но, оставшись с ней наедине, болтал о чем угодно, только не о делах. Любил сводить разговор к прежним временам, к бесконечным «а помнишь?», словно подталкивал потихоньку к мысли, что судьба вернула им упущенный когда-то шанс.
