Как ни странно, мне и в голову не приходило завязать с прошлым.
По окончании половины срока мне, как несовершеннолетней, было объявлено, что все прошлые обвинения с меня сняты и какой-то частный фонд готов заплатить за мое обучение в колледже: регулярное посещение занятий было одним из требований условного освобождения.
— Мы даем вам возможность изменить жизнь, мисс Кесуик, — заявила представительница фонда.
— И я очень вам благодарна. Поверьте, я не подведу, — ответила я и в тот момент не солгала. Но я ненавидела колледж. Там было ужасно, ужасно! И меня не оставляло чувство, что я по-прежнему отбываю срок. Я сходила с ума от скуки. Судьба предназначала меня для чего-то большего! У меня были цели и стремления. Но как трудно найти свой путь, когда нет никого, кроме Дорис на далеком экране, чтобы вести и наставлять тебя!
Итак я очутилась в Лондоне — как можно дальше от Оклахомы, откуда мечтала сбежать навсегда. Исчезнуть и начать все сначала. И что же я сотворила? Отстала от группы студентов, отправившихся посмотреть дурацкий домик подружки Шекспира на какой-то дурацкой реке, и потратила все деньги на это дурацкое платье. Идиотка.
— О, в нем вы настоящее пирожное с кремом, — проворковала продавщица с платиновыми волосами, обведенными черным карандашом глазами и белыми губами (самая шикарная особа, виденная мной в этой жизни). Именно этот восхитительный акцент и оказался последней каплей, сломившей мое сопротивление.
— Не находите, что оно вроде как коротковато?
Мои глаза слезились от дыма благовонных палочек, застлавших весь магазин удушливой пеленой. Я вертелась, пытаясь разглядеть в зеркале свою спину.
— По-моему, трусики видны.
— Но вы же не собираетесь нагибаться, верно?
Ха-ха-ха.
— Не хотите примерить сапожки? Мы выставляем их вместе с этим туалетом.
Туалет! Туалет!! Представляете, сколько «туалетов» имеется у нас в Оклахоме? Ни одного. Есть платья, халаты, костюмы, голубые джинсы и даже платья для коктейля, но туалеты? Да вы шутите!
Поэтому я, естественно, схватила сапожки, густо-розовые, из блестящего винила, на высоких каблуках.
Какого дьявола я тогда знала о модах? Или вообще о чем-то?
Я плакала, и смешанные с дождем слезы катились по лицу. Даже после всего, что мне пришлось вынести, этот день стал самой низкой точкой в моей жизни. Я не была Дорис Дей. Восемнадцать лет и по-прежнему ничтожество…
Слишком глупая, чтобы обзавестись зонтиком. Наверняка так думают обо мне прохожие. Взгляните на эту толстую дурочку из Оклахомы: до того глупа, что разгуливает под дождем!
Платье липло ко мне, как купальник.
В эту минут у обочины остановился «роллс-ройс Серебряное облако», и мужской голос позвал меня с заднего сиденья. Он выглядел и говорил, как Кэри Грант в «Изыске и роскоши норки», пытающийся заманить оскорбленную Дорис в машину.
Садитесь, мисс, — властно велел он и, перегнувшись через сиденье, открыл дверцу. — Негоже гулять под дождем.
Так Я оказалась в машине.
В «роллс-ройсе» пахло пряностями и розами, стоявшими в маленьких хрустальных вазах.
— Мерзкая погода, — заметил мужчина, накидывая на меня свой плащ. Нет, все было сделано галантно и с уважением. Он даже не пытался лапать меня или шутить по поводу моей почти наготы. Его Водитель отвез нас в «Клариджез», который я приняла за его дом, судя по тому, что все называли его по имени. Джентльмен сразу повел меня к ожидавшему лифту.
Сорок восемь часов спустя сэр Крамнер и я по-прежнему пребывали в номере люкс, раскрасневшиеся от любви, шампанского, смеха, счастья и круглосуточного обслуживания номеров. Я никогда не видела и не ела ничего подобного. Никогда не была в такой роскоши. И вообще понятия не имела, что такие места есть на свете. Моя ванная в «Клариджез» (в нашем номере было две!) казалась больше, чем вся моя квартирка в Талсе.
— Всегда настаивай на собственной ванной, — учил сэр Крамнер. — Только тогда роман не увядает.
Я нашла своего мужчину.
Мои молитвы были услышаны. Думаю, все дело в розовых виниловых сапожках, которые я носила два дня, не снимая, так что под конец пришлось разрезать их ножницами для ногтей.
Он предложил мне работу по разбору корреспонденции в главной конторе «Баллантайн и Кº», купил пристойный гардероб и поселил в просторной трехкомнатной квартире в Белгрейвии, на спокойной зеленой Итон-сквер, где размещались в основном посольства и дома людей, живших замкнутой, спокойной жизнью за живописными эдвардианскими фасадами.
Мне и в голову не приходило, что люди могут быть такими симпатичными.
Я считаю эти дни в «Клариджез» началом настоящей жизни. Пусть я и обладала некоторой долей чисто уличной смекалки, провинциальной уличной смекалки, которой вполне способна набраться девчонка из Оклахомы, но откуда мне было набраться светской или культурной утонченности? Глубоких познаний в предметах, далеких от добычи нефти, геологии или мелкого воровства? Я была чистым листом, полной невеждой, зеленым новичком. Но у меня хватило сообразительности понять это и воспылать желанием учиться. И я стала гигантской губкой, впитывавшей каждую каплю попадавшейся мне информации. Изучала женщин, как работавших в аукционной фирме, так и посещавших аукционы: их осанку, одежду, манеру разговаривать. И заметила, что никто из них, по крайней мере из обладавших классом, стилем и властью, — не содержанки и не шлюхи — не пользовался цветными тенями, белой губной помадой и не носил платья ярких тонов. Я пожирала книги по этикету, усвоила цену осмотрительности и преимуществ плотно закрытого рта, конфиденциальности и надежности.
Когда дело дошло до предметов материальных: живописи, мебели, драгоценностей, фарфора и тканей, — мне посчастливилось оказаться в лучшей школе мира. Все, что ни проходило через двери «Баллантайн и Кº», будь то подлинником или подделкой, становилось топливом для моей ненасытной жажды знаний. И поскольку мои интерес и энтузиазм были искренними, эксперты фирмы с радостью делились своими знаниями. С течением лет мой глаз стал таким же наметанным, как и у них, а в некоторых случаях и еще острее.
Я так наслаждалась чувством безопасности, подаренным мне сэром Крамнером, что постепенно лишилась всех комплексов неполноценности. Мои размеры не делали меня чем-то вроде всеобщего посмешища. Я начала считать свою бесформенность достоинством, и почему бы нет? Все окружающие меня мужчины придерживались того же мнения. Я притягивала их, как мед — пчел.
Я перестала покупать хлопчатобумажные трусики и чудо-лифчики «экстра-суппорт» с дополнительной поддержкой, которые, несмотря на все обещания и уверения рекламы, превращали линию бюста в нечто, весьма напоминающее низко висящие арбузы, и перешла на дорогое белье: шелковые и атласные трусики, комбинации и кружевные, низко вырезанные французские бюстгальтеры. И носила костюмы и платья хорошего покроя, прекрасно на мне сидевшие.
