Федор подал ей носовой платок – сильно накрахмаленный, твердый, в жуткую клетку. Марина приняла платок и вытерла глаза.
– Где вы встретились с Юлей?
– Прямо у обрыва. Она меня окликнула. Так неожиданно, что я даже упала.
О том, что ей показалось, что ее окликнул Федор Тучков, которого она недавно исключила из своей жизни, и дело было именно в этом, а не в том, что – неожиданно, Марина умолчала.
– Я с девчонкой разговаривала, с Зоей, которая за лошадьми смотрит. Потом она ушла, а я осталась. Потом Юля… меня окликнула.
– Она была одна? Без Сережи?
– Сережа принимал ванну, – ответила Марина и скорчила смешную гримасу, позабавившую Федора Тучкова. – Мы пошли вверх, к корпусу. Только не здесь, а в обход, во-он там, за елками.
Федор Тучков остановился.
– А почему тогда мы идем здесь, если вы шли там?
– Не знаю.
Федор пристально посмотрел на нее.
Поцеловать? Не поцеловать?
Решив, что не станет, он решительно повернулся и зашагал напрямик через лес к дальней дорожке, видневшейся между елками. Трава хлестала по голым ногам, оставляла на белых носках продолговатые хвостатые семечки.
Марина – опять как собачонка! – потрусила за ним.
Выскочив на асфальт, он остановился, и Марина остановилась, чуть не уткнувшись носом в его широкую спину.
– Где был Павлик?
– Нигде. То есть мы его увидели в аллее. Вон там. – Марина показала в глубь еловой аллеи. Там было сумрачно и тихо, ни одна ветка не качалась, несмотря на поднимающийся ветер, казалось, что аллея – как тоннель в другое измерение – не подвластна земным правилам.
– Что он делал, когда ты его увидела?
– Он в беседку заходил. Юля сказала – вон Павлик. А я сказала – давай посмотрим, что он там делает.
Все тело моментально зачесалось и загорелось, как будто она снова попала в крапиву. Бок заныл тоненько и протяжно. В голове стало как-то слишком просторно, как будто все мысли съежились от страха.
Они уже шли по аллее, по толстой подушке из иголок, которая едва слышно поскрипывала под ногами.
Вот и белая решетка в скрученных струпьях краски, и деревянный шарик на макушке, и труха, насыпавшаяся из нижнего венца.
– Здесь нет крапивы, – нарочито громко сказал Тучков Четвертый. – Где ты ее взяла?
Марина показала где. Заросли были до пояса. Федор Федорович присвистнул:
– И ты туда полезла?!
– Я же хотела услышать, о чем он там говорит и с кем!
Тучков с отвращением посмотрел в крапиву.
– Даже ради следственного эксперимента, – объявил он, – я туда не полезу. Мне это не под силу.
Он говорил громко и четко, а Марине хотелось его одернуть, приложить палец к губам. Все ей казалось, что их подслушивают.
Кто мог их подслушивать? И зачем?
– Видишь, где решетка покосилась, – шепотом сказала Марина и подбородком показала, где. – Вот оттуда я смотрела… И слушала.
– Ужас какой.
Высоко-высоко шумел ветер, но сюда не долетал, проносился мимо. Старые, как будто седые елки даже не качались, только их лапы чуть-чуть ходили вверх-вниз, потревоженные присутствием Федора и Марины.
– Федор, – вдруг пискнула она тоненьким голосом, – я боюсь.
Он оглянулся на нее.
Несчастье ее жизни заключалось в том, что никто никогда и ни от чего ее не спасал, и ей было необходимо, чтобы кто-нибудь все-таки спас, хоть однажды. Федор этого не знал, но настоящий страх на бледном лице, многажды виденный им на других лицах, такой, что ни с чем нельзя перепутать, насторожил его.
– Что с тобой? У тебя запоздалая истерика?
Нет у нее никакой истерики, и не может быть, и не бывает никогда! Даже когда семь лет назад на пред-защите кандидатской ее завалил завистливый и вредный заведующий кафедрой, у нее не было никакой истерики, только холодное, строго дозированное бешенство. Это самое дозированное бешенство заставило ее повторить попытку, а потом еще раз, и только на четвертый она защитилась – вот так.
– Ты все-таки вспомни, – начал он, думая, что, может, все дело именно в оружии, – у него сразу был пистолет или он его откуда-то вытащил?
Он знал, что бывает с людьми, которые впервые в жизни попадали под прицел.
Не под огонь. Просто под прицел.
– Не помню, – проскулила Марина. – Нет, вроде не вытаскивал. Вроде он у него уже был в руке.
Совсем плохо дело.
Значит, Павлик Лазарев держал кого-то на мушке довольно долго, судя по тому, что Юля и Марина – искавшие на свою задницу приключений! – успели подобраться к беседке и даже заглянуть внутрь!
Ничего себе Павлик Лазарев!..
Федор Тучков почти никогда и ничего не боялся. Так жизнь сложилась, так он себя в ней понимал, что бояться ему было как-то особенно и нечего, но тут, на трухлявом пороге беседки, он вдруг понял, что боится. Боится Павлика Лазарева с его пистолетом.
Делая над собой усилие, он заглянул внутрь. Там было еще темнее, чем снаружи, и в дальнем углу кто-то стоял.
От неожиданности Федор Тучков тяжело отпрыгнул назад, покачнулся, чуть не упал, схватился за ветхий столбушок – с крыши ему за шиворот посыпались ветки, иголки и давний мусор. Марина завизжала.
– Тише!
Марина моментально перестала визжать и проворно зажала себе рот рукой. Федор Федорович, ругая себя за дамский испуг, вновь шагнул в беседку. Марина замерла снаружи и зажмурилась, перестала зажимать рот и зажала уши.
Высоко над головой шумел ветер.
Неожиданно невидимый за белой решеткой Федор Тучков громко и отчетливо хмыкнул. Марина расслышала смешок даже сквозь зажатые уши. Она отняла руки от ушей и прислушалась, не решаясь заглянуть в беседку. Он ходил там, внутри, – скрипели половицы, и вся постройка ходила ходуном.
Тут он внезапно выглянул и очутился прямо у нее перед носом.
– А-а! – бодро воскликнул он, как будто не чаял ее здесь увидеть и теперь радуется, что все-таки увидел. – Хочешь посмотреть, в кого ваш Павлик целился из пистолета?
Марина замерла.
– А… он все еще там?
– Все еще тут. Боюсь, что он тут уже давно. В глазах у Марины потемнело.
– Федор… там еще один… труп?! Да?!
– Посмотри, – велел он и за руку втащил ее внутрь.
Несмотря на то что беседка была “открытая” и решетки со всех сторон пропускали воздух, Марине показалось, что здесь сильно воняет плесенью и пылью, как в чулане, и еще чем-то страшным и трудноопределимым.
В темноте дальнего угла кто-то стоял. Марина отшатнулась, чуть не упала, Федор ее поддержал. В неподвижности странной фигуры Марине почудилось что-то угрожающее, неестественное, застывшее, и в следующую секунду она поняла, в чем дело.
– Господи, – пробормотала она и оглянулась на Тучкова Четвертого. – Федор, что это такое?!
