– Боишься?
– Боюсь.
– А ты не бойся. Со мной тебе нечего бояться. – Игнат сунул нож за пазуху. – Впрочем, тут и смотреть больше не на что. Что интересное было, я все забрал.
Как же можно забирать?! Это же ее, ведьмы, вещи! А она не любит…
Порывом ветра распахнуло дверь, ударило о стену избушки, сорвало с петель. Я зажмурился. Нельзя здесь брать ничего! Как же он не понимает?! Гиблое место и вещи гиблые.
– Буря начинается. – Голос Игната был спокоен. – Пойдем, Андрей, еще что-то покажу. Тут недалеко.
Я не сразу понял, что этот засыпанный иглицей холмик – могила. На могиле должен быть крест…
– Здесь она. – Игнат присел на корточки, ласково коснулся сырой земли. – Здесь, а не в реке. Понимаешь? – Он смотрел на меня, и глаза у него были как у старика.
– Нет. – Я и в самом деле не понимал. Не хотел ничего понимать. Я хотел домой.
– В освященной земле не похоронили. Она же ведьма. – Игнат всмотрелся в наползающую со стороны ельника черноту. – Бросили там, на берегу… Только один человек сжалился. Спасти не сумел, но могилу выкопал. Знаешь, что за человек?
– Нет. – Тьма казалась живым существом. И тьма, и весь этот черный лес. – Пойдем уже, Игнат!
– Сейчас пойдем. – Брат встал на ноги, и в этот самый момент там, где поляна перетекала в непроглядный лес, послышался треск. – Уходи… – Голос Игната упал до шепота.
– Что там? – Я не мог пошевелиться от страха. Ноги мои врастали в жирную землю, точно корни дерева.
– Вепрь. Волки его загнали. Ты беги, Андрей, а я тут… – В руке Игната блеснул ведьмин нож. – Беги! – закричал он уже в полный голос.
Я знал, что такое загнанный вепрь, насколько он может быть опасен для того, кто окажется у него на пути. Слышал однажды рассказ отца.
Волки… вепри… ведьма… Голова моя пошла кругом, в ушах звенел крик Игната: «Беги! Спасайся!» И я побежал… трусливо бросил брата одного. У него есть нож! Заговоренный ведьмин нож…
…Лес не хотел меня отпускать, еловые лапы цеплялись за волосы, корни хватали за ноги, но я боролся отчаянно и решительно. Страх был отныне моим помощником и союзником. Я бежал, не разбирая дороги, не оглядываясь, руками раздирая окружающую меня тьму.
А позади, близко-близко, слышалось чье-то хриплое дыхание. Звериное? Человеческое? Нечеловеческое?.. Меня загоняли, как того вепря. Только у вепря были бивни и ярость, а у меня – лишь страх…
Земля ушла из-под ног внезапно. Падение, боль в боку и благословенное беспамятство…
Я очнулся от холода. Капли дождя падали мне на лицо, стекали по щекам и шее. Черное небо разразилось наконец злым осенним дождем. Я попытался подняться, но не смог, лишь закричал в голос, едва не ослепнув от раздиравшей левый бок боли. Дно ямы, в которую я угодил, щетинилось остро заточенными, похожими на пики кольями. Волчья яма… Ловушка для Каина, предавшего своего брата. Удивительно, что я был до сих пор жив, что тело мое не нанизано, как бабочка на булавку, на эти беспощадные колья. Рукой я коснулся разорванного бока, пальцы тут же сделались липкими от крови. Левая нога была вывернута странно, неестественно. Я – та же бабочка, беспомощная и глупая. Мне никогда не выбраться из ямы самостоятельно. Если только Игнат не найдет меня. Если только он еще жив…
Сначала я кричал, звал на помощь. Ответом мне был лишь шелест дождя и протяжный волчий вой. Яма наполнялась водой. Если дождь не прекратится, я, наверное, просто захлебнусь. Или умру от боли, пытаясь пошевелиться.
Я не заметил, когда серый день перетек в черную ночь. Может, оттого, что временами впадал в беспамятство. Голос давно охрип, и я больше никого не звал. На спасение я тоже уже не рассчитывал. Я готовился умереть, и мне было уже почти не страшно. Холодный сентябрьский дождь вымыл из меня страх, оставив только боль.
К утру дождь перестал. Лежа в холодной жиже на дне волчьей ямы, я смотрел в ясное небо. Боль тоже ушла, на ее место пришла обреченность. Я с особенной ясностью понимал, что никто меня не найдет, что утыканная кольями яма станет моей могилой.
Свет померк, заслоненный кем-то или чем-то. Мне уже было неинтересно, я уже видел другой, куда более яркий свет.
– Эй, барчонок? Живой? – Голос сиплый, знакомый и незнакомый одновременно. – Как же тебя угораздило?
Я не стал отвечать, у меня больше не было ни сил, ни интереса. Мир мой снова начал погружаться в спасительную черноту. Когда груди моей коснулся конец пеньковой веревки, я провалился в забытье.
…Темнота укутывала меня со всех сторон, то дышала жаром, то холодила февральской стужей, проливалась в горло полынной горечью, терзала, не давала покоя.
Когда я в следующий раз разлепил веки, над головой моей не было неба. Над ней медленно колыхались пуки засушенных трав. Лежать было покойно и почти не больно, только дышалось отчего-то тяжело, со свистом.
– Очнулся, барчонок? – Голос слышен, но хозяина голоса не видать. – А я уже думал, что не получится у меня с тобой ничего. Который день в беспамятстве между небом и землей.
Я хотел спросить, где я, поблагодарить за спасение, но вместо слов из горла вырвался клекот, в бок словно вонзилась раскаленная кочерга.
– На-ка выпей! – Рука, грубая, заскорузлая, а в ней – дымящаяся чашка. – Ты пей, барчонок. Не бойся, не отравлю.
Я выпил, поморщился от знакомой горечи, прикрыл глаза. Хотел только передохнуть, но тотчас провалился в сон.
В следующий раз я увидел не только засушенную траву, заскорузлую руку и глиняную чашку. В следующий раз я увидел лицо своего спасителя. Густые седые волосы, борода до самых глаз. Лешак…
Он почти не разговаривал со мной в те дни. Отпаивал отварами, менял повязки, проверял, надежно ли примотаны к поломанной ноге полосы бересты, иногда шептал что-то на непонятном языке. Я тоже молчал. Волчья яма научила меня терпению.
Лешак заговорил, только когда я уже мог сидеть в кровати.
– Рассказывай, барчонок, – велел он, придвигая поближе колченогий табурет.
– Меня Андреем звать. – Отчего-то в тот момент мне казалось это важным.
– Ну, Андреем так Андреем. – Лешак пожал плечами и, кажется, улыбнулся в усы. А ведь он был совсем еще не старым, не старше отца. Стариком мужчина казался из-за бороды и ранней седины. – Как ты в волчью яму угодил?
