Позади скрипнула калитка. Юля резко обернулась и увидела Настасью. Старуха щурилась и, вздернув острый нос, водила головой, будто принюхивалась.
— Здравствуйте! — быстро сказала Юля. — А где хозяйка?
Настасья сморщилась и, всплеснув руками, с ходу начала причитать как на похоронах:
— Ой, беда! Глашка в больнице, с сердцем у нее плохо. Да и как не заболеть? Сперва внука убили, а потом и дочь бандюки застрелили. Ой, да что ж такое творится? Али ты не знала?
Последнюю фразу Настасья произнесла совсем другим, деловитым тоном, без особой скорби в голосе и попыталась заглянуть Юле в пакет.
— Что там у тебя?
— В какую больницу увезли Глафиру? — спросила Юля и спрятала пакет за спину.
— Дак в районную. Куда ж еще? А я тут за домом приглядываю. Курей себе забрала, собаку отвязала, нехай бегает, хоть хлеба дам, если прибежит! Ой, прям несчастья чередой пошли!
— Что-то еще стряслось?
Настасья поджала губы и, бросив опасливый взгляд по сторонам, прошептала:
— Михалыча нашего задушили. В ночь после того, как Глашке про дочь с внуком сказали, его и кокнули.
Юля похолодела.
— Кто ж его так?
— То лишь господу богу известно! — Настасья поджала губы и осенила себя крестом. — Участковый приезжал, полиция из города. Участковый сказал: вот до чего самогон доводит. Михалыч гнал потихоньку, тут без этого никак. Вроде как залез кто-то в дом да поживиться хотел, а Михалыч их застукал. Что ж с инвалидом не справиться? Вот и придавили!
Настасья опустила голову и с мрачным интересом стала разглядывать землю под ногами.
— Только кому приспичило лезть к Михалычу за самогоном, ума не приложу, — осторожно сказала она. — Наши все на виду, в деревне чужих нет. А к дому на машине подъезжали, я сама шум мотора слышала. И фары светили, только выйти побоялась. В окно смотрела, но в нашей темноте разве что разглядишь? Я так участковому и сказала! Что же получается, на бензин у них деньги есть, а на водку нет?
Настасья замолчала и снова уставилась на пакет с продуктами. Ее глаза жадно горели, словно она ни разу в жизни не ела копченую колбасу. И Юле стало ее жалко. Настасья напоминала дворнягу, дежурившую у ларька с шаурмой: слишком нахальную, чтобы отбежать подальше от тычков прохожих, слишком трусливую, чтобы подкрасться вплотную, и слишком злобную, чтобы позволить кому-то чуть более слабому позариться на ее кусок.
— Участковый ваш тоже в райцентре живет? — спросила Юля.
— Нет, это не нашенский был, из Болдырева. Село недалеко от райцентра, по трассе. Наш в Каменном Броде жил, только пропал недавно. Вроде утоп, лодку нашли, а его самого нет.
— Надо же! — изумилась Юля. — И участковый пропал? Тут у вас «Бермудский треугольник» какой-то!
Она направилась к калитке. Настасья поспешила следом, задвинула по-хозяйски железную трубу на калитке. Юля сунула пакет с продуктами старухе.
— Ой! — испугалась та. — А зачем?
— Просто так! Ешьте на здоровье!
Настасья заглянула в пакет, на миг задумалась, а затем нехотя протянула пакет обратно.
— Ты навестила бы Глафиру в больнице, а? И передачка сгодилась бы. Теперь навещать ее некому. Дочка с внуком на том свете, а мне отсюда не выбраться.
— Еще неизвестно, в каком она состоянии, — покачала головой Юля. — Может, у нее диета особая. Нет уж, я заеду сначала, с врачом поговорю, а после все, что нужно, куплю. Наверно, и лекарства понадобятся. Какое там лечение в сельской больнице? Так что берите продукты! Нечего их по жаре туда-сюда таскать!
— Храни тебя господь, милая! — перекрестила ее Настасья. — Молодая, а уважение к старикам имеешь! Помянуть бы Ирочку с Максимом надо… А когда похороны, не знаешь? Ой, да кто ж ими теперь заниматься будет?
— Не знаю! — мрачно ответила Юля. — Поеду! Пора мне!
Настасья долго стояла на дороге в клубах пыли и смотрела ей вслед. Юля отчаянно давила на педаль газа и вдруг поняла, что на душе стало легче оттого, что не она стала вестником печали.
Опорный пункт полиции в селе Болдырево находился вместе с почтовым отделением и фельдшерско-акушерским пунктом в одном здании. Недавно отстроенное, оно сияло свежей краской и новыми пластиковыми окнами. Но на дверях опорного пункта белела приклеенная скотчем записка: «Буду через час». На крыльце ФАПа в этот момент появилась старушка в белом халате, как оказалось, санитарка, и охотно пояснила, что Юля опоздала на несколько минут. Участковый только что куда-то уехал на мотоцикле.
Юля вздохнула и отправилась в районный центр, благо до него оставалось километров пятнадцать. Больница располагалась на окраине села, так что ее не пришлось долго искать. В приемном покое сидели с важным видом старушки в ярких фланелевых халатах и неспешно обсуждали цены на муку и гречку. Глафиры среди них не было. Юля поздоровалась и спросила:
— Не скажете, в какой палате Агафонова лежит?
Старушки прервали разговор и с интересом оглядели ее с ног до головы, стрельнув глазами по голым коленкам.
— А ты ей кто будешь? — спросила бабулька с рукой на перевязи. — Неужто внучка?
— Нет, не внучка, но хочу ее проведать!
— Так преставилась она, сердешная, — ответила бабулька и перекрестилась. — Во время операции и померла. Ты не думай, доктора у нас хорошие, только сердце у нее слабое было. Вроде и не старая еще, а не справилась!
Спазм перехватил дыхание. Юля охнула и почти сползла по стенке на скамеечку. Старухи смотрели сочувственно.
— Ты с врачом поговори, тебе ж тело забирать! — сказала другая бабулька и тоже перекрестилась.
При мысли, что ей придется хоронить несчастную Глафиру, Юле стало еще хуже. Она поднялась со скамьи и выскочила за дверь, словно призрак умершей мчался за ней по пятам. И только забравшись в машину, Юля смогла чуть-чуть успокоиться и унять нервную дрожь. Просидев в машине с четверть часа, она наконец завела мотор. События, которые происходили вокруг, казалось, выплясывали в дурном хороводе, бились в истерическом припадке, вовлекали все новые и новые персонажи и безжалостно отбрасывали отслужившие. Мотор работал, а Юля сидела, сложив руки на руле, отрешенно смотрела в лобовое стекло и ничего не видела, а в голове назойливой мухой гудела и билась одна-единственная мысль: зачем они с Никитой ввязались в это дело?
Зачем… Корявое, бессмысленное слово, которое заставляет тянуть руки к небесам в нелепом проклятии, швыряться никчемными обвинениями, от которых мало проку… Зачем?
«Потому что так было нужно. Ведь ты не можешь иначе! И Никита тоже не мог!»
