Он понимал. И молча поцеловал ее.
Он целовал ее медленно, позволяя ей привыкнуть к прикосновению его языка. Она дрожала, и он провел ладонями вниз по ее рукам, а затем завел их себе за спину, прижимая Джулиану к себе и заставляя ее обнять себя. Ему смертельно хотелось почувствовать прикосновение ее груди к своему телу, даже сквозь несколько слоев ее одежд.
Она быстро училась. Прошлой ночью она была застывшей, неловкой, а всего день спустя вдруг легко расслабилась в его жарких объятиях. Его горячий рот проложил дорожку по ее шее к вырезу на груди, и Джулиана позволила ему это.
Быть может, она принимала его поцелуй как справедливую муку? Было ли это епитимьей, которую она наложила на себя за то, что прокляла его? Казалось, его должно было это беспокоить, но на самом деле ему было все равно, по какой причине она позволяет себя целовать, раз ее щеки пылали от возбуждения, соски проступили сквозь ткань и уперлись острыми кончиками в его голую грудь, а в глазах появилось изумленное, мечтательное выражение. Причины были неважны, важен был только результат.
Он потянул ее на кровать и уложил рядом с собой. На ее лице появилось встревоженное выражение, но она не сопротивлялась, не отталкивала его руки, не отворачивалась. Ее рука была прижата к его груди, чуть препятствуя, чуть предупреждая… Он взял ее руку и поцеловал ладонь и положил ее себе на живот. Джулиана не отняла руки.
Кубок! Тихий настойчивый голос прозвучал где-то в самой глубине его сознания, очень похожий на голос короля Генриха в момент наивысочайшего раздражения его величества. Кубок, дурак!
Но он не желал слушать сейчас короля Генриха. Он хотел услышать только тихий, удивленный вздох Джулианы.
И он его услышал.
Она лежала на кровати рядом с мужчиной. Лежала по своей собственной воле, подумала Джулиана ошеломленно. Хотя осталась ли у нее еще своя воля, вот в чем вопрос. Она лежала на кровати рядом с шутом, пусть и королевским, с человеком, явно неспособным вести себя разумно и пристойно. С человеком, которого ее проклятие лишило дара речи. И при этом ее рука покоилась на его голом животе, а он нежно целовал ее в губы.
Так почему же она не бежит от него?
Она понятия не имела. Казалось, все ее тело, каждая косточка плавится на этом ложе. Возможно, ее проклятие вернулось к ней и наказывает сейчас ее саму. Что ж, она ничего другого и не заслуживает, только это совсем не похоже на проклятие, скорее уж на благословение.
Его кожа была так приятна на ощупь, а еще Джулиана видела россыпь золотистых волосков на его груди. Ее муж был покрыт темными волосами, как медведь. У Николаса волосков было совсем немного. Она провела рукой вверх, по этим волоскам, ожидая, что ее охватит знакомое отвращение.
Но золотистые волоски оказались такими шелковистыми, совсем непохожими на тот грубый волосяной покров, который она так ненавидела у Виктора. И они покрывали гладкую загорелую мускулистую плоть, а не мягкую, дряблую белую кожу. Удивительно, но все в Николасе, что она видела или чего касалась, ей безумно нравилось.
— Мне надо идти, — прошептала она, не двигаясь.
Он не ответил. В конце концов, он же не мог. Ведь она сама наложила на него проклятие. Он просто взял ее руку и прижал к груди, так чтобы она слышала, как под ее ладонью глухо бьется его сердце. Уверенно, сильно, повелительно.
Ее же собственное сердце трепетало, как птичка в клетке. Она ничего не могла поделать, и он знал это.
Он положил свою ладонь между ее грудей, и ее сердце начало колотиться еще сильнее.
— Вы не должны этого делать, — прошептала она. Но, возможно, он не только онемел, но и оглох. Ее платье каким-то образом оказалось полностью расстегнуто, и ему ничего не стоило просто спустить его вниз, открывая нижнюю рубашку. Его длинные проворные пальцы казались темными на фоне белой ткани, и она подняла вверх голову, отказываясь смотреть на то, как он освобождает ее от одежды.
Он стянул вниз по плечам тонкую ткань. Джулиана закрыла глаза, почувствовав, как холодный воздух коснулся ее обнаженной груди, и услышала что-то между вздохом и смешком. Тогда она совершила непростительную ошибку, посмотрев на Николаса.
Она лежала, распростершись на кровати, ее волосы разметались вокруг головы, одежда была спущена до талии. Шут склонился над ней, его длинные шелковистые локоны затеняли его лицо, но она увидела восторженно-восхищенное выражение в его глазах.
Никогда и никто в жизни так не смотрел на нее, словно она была луной и звездами, сияющими в вышине. И ей вновь захотелось зарыдать от чувства вины и отчаяния.
— Я ведь прокляла вас! — воскликнула она, но он прижал ладонь к ее губам, заставив замолчать. И потом он положил руку ей на груди и прижался губами к ее рту.
Он уже целовал ее раньше, и она позволяла ему, находя неожиданное удовольствие в этом. Но сейчас это был совсем другой поцелуй, в нем было что-то темное и властное. Это околдовывало ее, завораживало, звало куда-то. Она вдруг испугалась, что закружится и провалится в какую-то бездонную пропасть, если не ухватится за что-нибудь, и она схватилась за его плечи.
На этот раз в его поцелуе не было нежности, ласкового поддразнивания, увлекающего соблазна. Были только его рот, его зубы, его язык, полностью овладевшие ею. Она вдруг стиснула его лицо в ладонях и, притянув его к себе, пылко поцеловала в ответ.
Не было слов, уговаривающих ее, не было обещаний любви или хотя бы удовольствия. Он медленно поднимал ее юбки вверх, снова и снова целовал ее, а она думала, когда же он остановится. Если он остановится. Если она хочет, чтобы он остановился.
Но она не хотела.
Прикосновение его ладоней к ее обнаженным бедрам потрясло ее. Холодные пальцы на разгоряченной коже. Она попыталась увернуться от его дерзких рук, но он навис над ней сверху и прижал своим телом к кровати.
Она хотела слов, хотела уговоров, но он ничего не мог сказать. И солгать он тоже не мог, слава богу! Он лишь властно целовал ее и трогал ее там, где никто не ласкал ее, даже муж.
Она застыла, потом попыталась вырваться, но он делал с ней что хотел, не допуская мысли, что она не хочет того же самого. А она изумлялась себе, хотела, чтобы он целовал ее, и гладил, и ласкал. Ее сжигал огонь страсти, ранее ей незнакомый, и тело ее сладостно изнемогало. Джулиана застонала, но был ли это протест или мольба продолжать, она и сама не знала. Неведомое упоительное чувство охватило ее. Его грешные прикосновения заставляли Джулиану желать большего. Может быть, он был прав и ласки шута действительно благословенны Богом?
Внезапно Николас прервал поцелуй и опрокинулся навзничь, глядя в потолок. Его грудь бурно вздымалась и опадала от частого тяжелого дыхания, как будто он пытался изо всех сил вновь взять под контроль свои чувства и разум.
