С трудом поднимаюсь, сначала опираясь на ладони, а потом — о край ванной. Мир вокруг вращается, словно пытаясь вытолкнуть меня за борт. Пол в крови, и я чуть не поскальзываюсь, хватаясь за футболку на крючке. Может, в такой ситуации странно думать об одежде, но я не могу выйти голой, беспомощной.
В ушах звенит. Держась за стену, я, пошатываюсь, ступаю вперед, в неосвещенный коридор, на звуки продолжающейся борьбы.
Они перемещаются в зал, катаясь по полу, вцепившись друг другу в горло. Я не могу различить, кто из них сверху, кто снизу: в утренней серости занавешенной комнаты после яркого света ванной удается разгадать лишь очертания двух тел.
Я хочу крикнуть, позвать Ивана, но понимаю, что моя выходка может ослабить его положение. Делаю шаг и слышу, как за спиной распахивается входная дверь, а затем раздается топот, выстрел, за ним второй, который в небольшом пространстве даже с оглохшим ухом кажется нереально громким.
— Иван! — кричу я, но меня отпихивают в сторону забегающие мужчины в форме; отлетаю в сторону и снова падаю, не понимаю, кого именно ранили. — Ваня!
Поднимаюсь, стоя на коленях, пытаясь разглядеть через наполнивших помещение мужчин лежащего вниз лицом человека.
— Пустите, — в острой нехватке света темная фигура в ногах стоящих безымянна и похожа одновременно на Адама и на Ивана.
— Он мертв? Кто это? — протискиваюсь мимо почти ползком.
— Отойди от него, — такой знакомый, такой родной голос Ивана раздается сверху. Доронин поднимает меня, притягивая к себе, — не смотри. Все кончено.
Ваня заключает меня в объятия, а я рыдаю на его груди, испытывая не то облегчение, не то опустошение. «Мы живы, живы, живы!» — радостно бьется сердце, и я еще крепче обнимаю полицейского, когда он вдруг пошатывается и опускается медленно на пол, напротив тела маньяка, и утягивает меня за собой.
— Ты чего?
Иван вместо ответа начинает кашлять, и я только сейчас обращаю внимание на липкую влажность в районе его груди. Провожу пальцем, касаясь футболки, и понимаю: кровь.
— Ваня? — кричу в испуге, он отвечает мне, но сквозь шум и пульсацию в ушах, я не разбираю слов, только вижу, как постепенно закрываются его глаза. — Ваня, — шепчу, жмурясь от неожиданного яркого света: кто-то из полицейских догадался, наконец, включить свет. — Помогите! — зову на помощь, вцепившись в Доронина.
Меня с трудом отдирают от него, буквально оттаскивая за руки.
— Аня, ему нужно в больницу, — Толик прикрикивает, встряхивая за плечи. Я очумело взираю на него, не понимая, как он появился тут. — Все будет хорошо, — шепчет он, прижимая к себе, но я еще не верю, наблюдая за тем, как на носилках уносят Доронина. Люди в форме скрывают от меня маньяка, и мне не удается разглядеть его лицо, чтобы узнать, мертв ли он или всего лишь ранен.
Я не знаю, что лучше — позволить этому животному сдохнуть прямо здесь, не сумев реализовать свой ужасный план, или отправить в тюрьму, лишив свободы. Есть ли наказание для зверя, пуще неволи? Для одержимого — проиграть, а для тех, кто лишал жизни других — умереть от руки намеченной жертвы?
«Скорая» увозит Ивана в больницу, не давая обещаний и прогнозов. Я порываюсь отправиться следом, но Толик останавливает меня, отводя в сторону.
— Подожди, Аня. Мне нужно знать, как все было.
— Лучше расскажи, как вы оказались здесь, — перебиваю его. Несмотря на усталость, я желаю знать, каким чудом мне удалось спастись.
— Я искал тебя, чтобы поговорить. Родители были не в курсе, телефон не доступен. Последний раз сигнал исходил отсюда. Я дошел до подъезда, увидел, что в квартире выключен свет. Не стал подниматься, — он вздыхает, — а мог бы и раньше тебя обнаружить. Зато нашел в подъезде, между дверей, твои солнцезащитные очки. Пока крутился по делам, под утро созвонился с Иваном, поехал к нему, а там, возле дома, случайно заметил парня, который следил за ним. Повезло…
Толик рассказывает, как повязал приставленный за Дорониным «хвост», как вместе с Ваней они поехали в эту квартиру, а дальше я уже знаю сама.
— Иван пошел один, первым, запретив мне соваться до приезда подмоги, — Толик хмурится, — поднялись бы вместе, возможно, его не ранили.
— С ним точно будет все хорошо?
— Да, Ань. Насколько это вообще возможно, — и мы замолкаем, разбавляя радость от поимки убийцы горькими слезами от потери стольких людей.
Я устало усаживаюсь на лавку возле подъезда, дожидаясь, когда до меня доберется фельдшер, чтобы осмотреть и отпустить, только сейчас вспоминаю, что кроме Ваниной футболки так и не успела ничего надеть.
Провожу по костяшкам пальцев, наблюдая за оживленно переговаривающимися полицейскими. Оглядываясь по сторонам, пытаясь найти Толика, но мужчины не видно.
Отвлекаясь, бормочу себе под нос:
— Алла, Лиля, Яна, — надеясь, что теперь они чувствуют себя отомщенными. — Я смогла, Солнце. Спи спокойно.
Адама увозят в больницу; я знаю, что он серьезно ранен и никто не уверен, что его довезут до больницы живым. Провожаю тяжелым взглядом, мечтая смыть сегодняшний день и все, что связано с убийцей, из своей жизни.
Когда Толик отвозит меня к родителям, я не ощущаю ничего, кроме того, что живая — и радуюсь, что спаслась.
«Мы были с тобой, как обещали», — поют голоса.
Мысленно благодарю своих девочек.
«Спасибо».
И они мурлычут довольные песни, позволяя, наконец, любить себя, а не ненавидеть.
Эпилог
Через две недели я переезжаю от родителей в бабушкину квартиру и начинаю делать ремонт. Сама клею обои, вешаю новую люстру и занавески, расставляю книги по полкам. Родители тоже помогают мне: отец чинит проводку в очках со смешной, перемотанной синей изолентой, дужкой; мама раскладывает одежду в шкафу, ловко управляясь здоровой рукой и не переставая болтать:
— Там место хорошее, я думаю, тебе понравится. Поработаешь, а как диагноз снимут, и на повышение можно будет идти. Справки все равно никто не требует.
— Хорошо, мама, — соглашаюсь я, не уточняя, что для пересмотра мне снова нужно ложиться в больницу под наблюдение, — к счастью, на этот раз в другую. Если, конечно, Доронин не поможет решить этот вопрос быстрее.
Иван… За это четырнадцать дней мы видемся с ним дважды. Я замираю с книгой в руках, вспоминая о нем.
Когда на следующий день после той ужасной ночи мне на домашний звонит Петр, я удивляюсь его звонку, не меньше, чем он сам. Не веря своим ушам, соглашаюсь на предложение Доронина.
После обеда адвокат заезжает за мной, и мы вместе едем навестить Ваню, в ту самую ведомственную больницу, куда я попала после приступа мигрени.
Поднимаемся зелеными коридорами до его палаты, входим по очереди внутрь, так и не обмениваясь ни одной фразой по дороге.
Иван лежит с перебинтованным плечом. Я присаживаюсь на свободный стул, а Петр замирает рядом.
— Привет, — не открывая глаз, здоровается Ваня. — Как там все?
— Отлично, — отвечает брат. — Преступник пойман, лежит в больнице на грани жизни и смерти.
— Если он не сдохнет сам, я убью его собственными руками.
Мы обмениваемся взглядами с Петром, и тот откашливается:
— Где здесь можно выпить кофе? Башка трещит, — возможно, в этот момент он перешагивает через себя. Петр ухожит, а я думаю о нем и Яне, и еще — о нас с Ваней.
— Спасибо, — произношу, когда молчать становится невыносимо. — Ты спас меня.
Голубые глаза так внимательно смотрят на меня, словно сканируют. Как тогда, при первой встрече. Кажется, что это было целую жизнь назад
Сдерживаюсь, безумно желая коснуться его горячей кожи.
— Я боялся опоздать.
— Но пришел вовремя.
— Тогда, проваливаясь под утро в сон, я будто слышал голоса. Может, это водка, может, что-то еще, но они говорили… Говорили о тебе. Это они? Твои шептуны.
— Гипнапомическая галлюцинация, — грустно улыбаюсь я. — Тебе просто приснилось, потому что ты много думал обо мне.
