желая беспокоить Анну своими спорами. Говорили по-немецки. Отто бросал искры, скалился, то снимал, то надевал снова свой модный клетчатый пиджак, спрашивая Бориса, когда запах парфюма ощущается меньше.
Борису вся эта нелепая ситуация была неприятна. Главное, о чем он радел – здоровье Анны. Приходить сюда и находиться здесь он будет столько, сколько посчитает нужным. Не считаясь ни с кем, кроме неё, если она его не оттолкнёт.
Отто в открытую, не скрывая неприязни, давал понять Борису, что он лишний. Он сидел возле Анны, теребя её кисть, шепча ей какие-то нежные слова. Анюта не показывала каких-либо эмоций, а Борису последнее время не удавалось читать её чувства по глазам...
Он уже готов был признать, что думает о ней постоянно, мечтает о ней, мысленно ласкает нежные губы и не только... Что от долгой разлуки с ней начинает задыхаться, ища её присутствия, желая её как воздух. Все мысли его занимает она. Что больше всего на свете он хочет, чтобы она его полюбила! Полюбила снова... Если это вообще возможно! Он был готов признать свое полное поражение. И назвать, наконец, свои чувства этим страшным запретным словом – любовь...
Борис уехал из больницы, не желая мешать выздоровлению Анны. Об Отто он не думал вообще. Он старался подгадать свои визиты так, чтобы они не пересекались.
Словно влюблённый мальчишка, бежал сначала в цветочный, чтобы купить ей анютины глазки или орхидеи, затем пешком по лестнице, перешагивая через ступеньку, запыхавшись, стучал в её дверь.
– Почему ты так дышишь? – спросила Анна, а он притянул к губам её ладонь, ничего не говоря.
– Бежал... К тебе... – чтобы задыхаться возле неё, ему не нужно было бегать. – Как ты? Получше? – Борис смотрел на неё, не желая смутить, но она все равно краснела.
– Получше, конечно. Неделю здесь валяюсь. Домой хочу...
– Ань, давай я всё-таки куплю путевку? Не нужен тебе сейчас этот Шарм! – «вместе с его хозяином», хотелось добавить, но он сдержался.
– Боря, я могу сама себя отправить везде. Я работаю – ты забыл? – строго посмотрела она.
– Да мало ли что можешь ты! Я хочу сделать то, что могу я.
– Посмотрим... меня не выписывают ещё.
Он старался уходить вовремя, пока в палату не заходили врач или медсестра.
– Пока... Что принести тебе завтра?
– Только себя... – прошептала она, а у него захватило дух от этих слов.
На следующий день Борис прибежал к Анне ближе к обеду, запыхавшийся, с расстёгнутой пуговицей на воротнике, с очаровательным букетом. Она встретила его прохладно, если не сказать, очень холодно. Не разговаривала с ним, опускала глаза, будто он обидел её или виноват. Он безуспешно пытался выяснить, что случилось...
Борис уже собирался уходить, когда в палату зашёл Отто. Тот пытался криво улыбнуться, еле сдерживая раздражение. Анна оживилась и попросила Бориса остаться. Она встала и, окинув их стеклянным взглядом, произнесла:
– Борис Михайлович, спасибо вам за заботу, я искренне благодарна холдингу за помощь. Вы можете больше не затруднять себя визитами...
– Ань, что за чёрт... Ну что случилось? Что произошло за эти сутки? – он с мольбой смотрел в её глаза. – Скажи, в чём я виноват?
– Борис, ноу проблем! Аннет просто уже гораздо лучше, зачем тебе приходить? – Отто притянул Анну к себе, обозначая свою территорию. Борис был ошарашен, в его голове не укладывалось, что могло произойти?
– Борис Михайлович, у меня есть жених... – она прижалась к удивленному Отто. – Его заботы и внимания мне достаточно. – Ей не нужно было повторять дважды. Борис сухо попрощался и ушёл.
Он сел за руль и поехал. Без маршрута, по центральным улицам, по небольшим улочкам. Включил музыку, закурил. Что могло произойти? Сегодня он хотел объясниться с ней...
Анна уснула после утренней капельницы, а проснулась от запаха чего-то знакомого, родного... Так пахнет Борина квартира: чистотой, уютом, каким-то только одной ей уловимым запахом.
Она улыбнулась в полудреме, но, открыв глаза, увидела Ирину. Зачем она приехала к ней? Разве она не в Германии? Большего унижения придумать сложно... Если она знает, что Анна в больнице, значит, они обсуждают это с Борисом! Её визит показался Анне странным: ведь они не были подругами.
– Анечка, дорогая, как ты? Боренька сказал, что тебе было так плохо. – Певуче протянула рыжая кокетка. Она обдала Анну своими духами...
– Лучше, спасибо... Скоро выписывают. – Анна встретила её округлившимися глазами.
– Как тебе цветы, дорогая? – Ира кинула взгляд на корзинку анютиных глазок, которые ей приносил Борис. – Это я для тебя выбирала. Вернее, мы с Борей!
Анна сидела ошарашенная, не зная, что ответить... Ложь, опять ложь с его стороны! Так ненавидеть её мог только он! Позволить другой женщине выбирать для неё цветы!..
– Красивые цветы... Ирочка, спасибо вам с Борей! – выдавила она.
– Я так хочу, чтобы мы дружили! Не понимаю, почему ты не любишь меня? Есть причина? – Ирина, похоже, была в ударе.
– Я мало с кем дружу. Я социопат.
Ирина что-то ей рассказывала, весело щебетала, спрашивала Анну об их с Отто свадьбе. Та отвечала односложно и без эмоций.
– Представляю, как Отто мучается, пока ты в больнице! – она закинула удочку.
– Да, он переживает...
– Анька, тут хоть кровать крепкая?
– Кровать как кровать... А ему что до неё? – от её наглости Анна оторопела.
– Ой, у меня Боря дни считает, если я уезжаю, например, а как только возвращаюсь... Ты не представляешь: он, как животное, набрасывается! Я потом сидеть не могу – больно.
Анна занервничала и густо покраснела. К такому унижению она была не готова...
Ирина продолжала кормить Анюту изощренной ложью, мучить её развитую донельзя фантазию. Анна уже мысленно представила их с Ириной так, как способна была придумать только она! Будто Ирина знала или догадывалась о её мнительности... Получив нужный результат, она также весело и непринужденно, как и пришла, попрощалась и освободила палату.
Кристина застала Анну в слезах. Бледная, с темными кругами под глазами, она лежала, уткнувшись в подушку, и беззвучно плакала.
– Так, так, так! Нюсенька моя! Анечка! – она обняла её и долго гладила по голове, пока та содрогалась в рыданиях. Хорошо, что сегодня с Аней дежурила Кристина, а не Татьяна Николаевна!
– Ненавижу... ненавижу его! Зачем он пришёл? Приехал в первый же день!
