В самой большой и нарядной, по-видимому, комнате, по-деревенски – «зале», в глубоком старинном кожаном кресле сидел лицом к вошедшим дед Алексея. Его внешний облик оказался под стать голосу: белые волосы до плеч, кустистые седые брови, орлиный нос и окладистая дедморозовская борода.
Одет был патриарх семьи в серый пиджак с орденскими планками, из-под которого виднелся воротник веселенькой розовой сорочки. Нижнюю часть его тела укутывал клетчатый шерстяной плед, из-под которого виднелись носки домашних валенок.
– Проходите, чего стоите в дверях! – громыхнул дед. – Садитесь! Так это, Алешка, и будет твоя новая знакомая?
Ирина Львовна молча поклонилась, понимая, что лучше помалкивать.
– Афанасий Яковлевич. Ирина Львовна, – поспешно представил художник, усаживая Ирину Львовну на стул напротив деда и становясь за ее спиной.
– Профессия? – спросил дед Афанасий, строго глядя на Ирину Львовну глубоко посаженными, почти скрывающимися в сетке морщин и черными, как смородины, глазами.
– Ирина Львовна – писатель, – снова поспешил Алексей, – она, дедушка, пишет о…
Патриарх недовольно поморщился.
– Я пишу только в свободное время, – слегка покривила душой Ирина Львовна, – на самом деле я учительница.
Лицо патриарха просветлело.
– Это другое дело, – милостиво произнес он. – Это настоящая работа. Я вот и Алексею говорю: иди работать, а то разве это занятие для мужика – картинки малевать?!.
Алексей за спиной Ирины Львовны слегка пожал плечами, но ничего не сказал. Видимо, в этой семье было не принято спорить со старшими.
– О чем же вы, голубушка, пишете? – с живым интересом спросила одна из теток. Кажется, Александра. Нет, Алевтина.
– Ирина Львовна пишет исторические романы, – объяснил Алексей, положив руку на плечо Ирине Львовне и легким нажатием давая понять, что справится самостоятельно. – Из истории нашего родного края.
– А, – оживился патриарх, – тогда я могу много чего вам рассказать. Вот, помнится, в феврале 1942 года был у нас на Карельском фронте такой случай…
– Дедушка, – почтительно дослушав случай, сказал Алексей. – Ирину Львовну интересует более ранняя эпоха!
– А, – живо переключился патриарх, – так бы сразу и сказали! Был я, значит, в гражданскую пулеметчиком на тачанке…
– А самовар-то, самовар! – всполошилась одна из теток. На сей раз – точно Александра. «Александра Афанасьевна», – повторила про себя Ирина Львовна.
– Дедушка, – настойчиво повторил Алексей, которого Александра Афанасьевна тянула за рукав, помогать с самоваром, – еще более ранняя!
Патриарх закряхтел и насупился.
– Расскажите о своих родителях, – попросила Ирина Львовна, у которой было время все обдумать.
* * *
Дед Афанасий сначала отнекивался и делал вид, что ничего про своих родных не помнит. Но потом, взяв с Ирины Львовны слово, что она «не пропишет» его лично в своей книжке, разговорился так, что не остановить!
А Ирина Львовна и не думала останавливать. С первых же его слов, сказанных по существу дела, она почувствовала себя золотоискателем, который после долгих месяцев копания в пустой породе наткнулся на обширную рудную жилу.
Дед Афанасий оказался сыном той самой горничной Наташи и того самого Якуба ибн Юсуфа.
Разумеется, незаконным – обвенчать православную с басурманином было никак невозможно, а Якуб ибн Юсуф менять веру не собирался.
Афанасий про своего отца знал только по осторожным, шепотом, рассказам матери. Судя по этим рассказам, тот исчез из материной жизни вскоре после его рождения. Но бывшая горничная графов Безуховых отнюдь не бранила его, нет! По словам Наташи, отец Афанасия был человеком замечательным, к ней, Наташе, всегда относился по-доброму, во время беременности помогал деньгами и даже старался, как мог, защитить ее от презрения окружающих.
Ну, а что исчез – так не по своей же воле… Дело у него было, очень важное дело. Можно даже сказать – долг! Исполнив который, он обещал вернуться.
Не вернулся – так что ж… На все воля Божья. Она, Наташа, собиралась его ждать. И ждала.
Подросший, не по годам смышленый Афанасий стал приставать к матери с вопросами: по какому-такому делу отбыл в неизвестном направлении его турецкий папаша? Той никак было не унять шустрого пацана; в конце концов, когда сыну исполнилось восемь лет, она сдалась и под страшным секретом от прочей родни поведала ему удивительную историю.
Якуб ибн Юсуф взял с нее клятву, что она никогда и никому из живущих не расскажет о том, что происходило в интересующие Ирину Львовну дни в охотничьем домике. Никому из живущих в то время Наташа ни о чем не рассказала. Только сыну, который родился позже и, следовательно, под действие клятвы не подпадал.
Дело же у Якуба было следующее: доставить к господину любимую наложницу, которую господин считал мертвой и которую горячо оплакивал. Женщина эта, едва родив господину дочь, впала в оцепенение, настолько схожее со смертью, что ее, как полагается, отпели и похоронили. И если б не Якуб ибн Юсуф, заглянувший в церковь именно в тот момент, когда священника о. Паисия хватил удар от шевеления покойницы в гробу, она для всех так и осталась бы мертвой.
И, разумеется, умерла б на самом деле. Едва ли ее надорванных родовой горячкой сил хватило бы на то, чтобы самостоятельно выбраться из заколоченного и засыпанного землею гроба.
Маленький Афанасий, широко раскрыв глазенки, слушал эту страшную, но чем-то неотразимо притягательную историю. Отец, Яков Осипыч, как почтительно называла его мать, представлялся ему настоящим сказочным героем – сильным, бесстрашным, добрым и мудрым.
Именно сила, доброта и бесстрашие отца заставили его не только вытащить Анну (так звали наложницу графа) из могилы, но и укрыть ее в охотничьем домике и долгие месяцы заботиться о ней в ожидании, что она все-таки придет в сознание.
Он мудро скрывал ее местонахождение от всех, в том числе и от самого графа. Ведь Анна могла и не прийти в себя; к чему же было тревожить и без того страдавшего господина зыбкой, почти иллюзорной надеждой?
К тому же отец был предан не только графу, но и графине. Смерть же Анны была для графини спасением. Избавлением от угрозы навсегда потерять любимого мужа.
В общем, Якуб решил положиться на судьбу.
Если Анна придет в себя – он вернет ее графу.
Если умрет – то все останется как есть.
И да пребудет над нами милость Аллаха!
Маленький Афанасий не все понимал тогда в резонах отца, благоговейно передаваемых матерью, но старался запомнить ее рассказ дословно.
И – удивительное дело! – ему это удалось. Воспоминания девяностолетней давности оказались более четкими и достоверными, чем воспоминания о многих и многих позднейших событиях.
