— Макс, прости! — вскрикнула я и, разогнав машину, с грохотом врезалась в бетонную стену.
Я не чувствовала боли и пребывала в полной темноте. Слышала, словно через глухую пелену, чьи-то голоса, они были далеко, словно в другом измерении. Голоса были разные — мужские и женские, звонкие и хриплые…
Они доносились оттуда, где сиял яркий свет, но я уходила все дальше и дальше, потому что мне всё было безразлично, ведь МАКСА НЕ СТАЛО. Я ощущала себя свободной большекрылой птицей в полете. «Отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица… Когда стоишь на краю…» Господи, это же мой любимый монолог! В школе я перечитывала его тысячу раз. Школа… У нас была удивительная женщина, моя учительница по русскому языку и литературе Ладейщикова Мирра Ивановна, человек удивительной внутренней гармонии. Она обладала редко встречающимся сейчас качеством — человеколюбием. Даже имя у нее такое необыкновенное — Мирра. От слова «мир». Она бы почувствовала, что МАКСА НЕ СТАЛО, потому что таких, как она, единицы, и хвала Господу, что они еще есть.
Мне казалось, что Макс где-то рядом… Можно даже дотянуться до него рукой. Стоит только ее вытянуть… Я чувствовала, что он меня ждет. Еще немного, совсем немного, и я обрету покой, к которому так долго стремилась, так долго шла. Я слышу его дыхание и протягиваю вперед руки… Но кто-то упорно меня не пускает. Кто-то хватает меня и тащит к яркому свету. Я кричу, пытаюсь вырваться, отбиваюсь как могу, но силы меня покидают, тело становится ватным, перестает слушаться. Собрав силы, вновь тянусь к Максу, кажется, что я побеждаю, что я уже сделала первый шаг. Я кричу, как сильно соскучилась по нему, но опять возникают чужие голоса, до моего сознания доносится фраза: «По-моему, мы сейчас ее потеряем. Кажется, всё». Они меня потеряют… Да я за вас и не держусь. Я скорчила гримасу и показала этим голосам язык. «Не трогайте меня, хрен бы вас побрал! Взрывоопасно!» Но эти голоса будто меня и не слышат. Кто-то ставит мне подножку, и я медленно открываю глаза. «Кажется, все обошлось», — слышу я.
Оглядевшись, я поняла, что нахожусь в больнице. Вся в немыслимых капельницах и различных медицинских приспособлениях. Я постаралась улыбнуться медицинской сестре, которая маячила рядом каким-то неясным белым пятном.
— Пациентка пришла в себя! — крикнула она, и тут же надо мной склонилось несколько встревоженных лиц.
Врачи, как я узнала позже, несколько дней упорно боролись за мою жизнь. Я постаралась приподняться, но голова закружилась, и я упала на подушку.
— Не вздумайте подниматься. Вам это еще рано, — строго сказал один из врачей, ярким фонариком посветил мне в глаза и произнес какие-то непонятные слова.
Все согласно покивали и разошлись. В палате осталась одна медсестра. Она села рядом со мной и положила на колени блокнот и ручку:
— Простите, у вас есть близкие? Вы должны сообщить их координаты. Мы известим их о том, что с вами случилось.
Я напрягла память и назвала номера мобильных телефонов Светки и Дениса.
— У меня был еще один близкий человек, но его не стало. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Мы все кого-то теряем, а кого-то находим, — равнодушно отозвалась сестра. — А теперь я должна заполнить карту.
— Какую карту?
— Медицинскую. Вы у нас числитесь как неопознанная.
Я представилась, но мое имя не произвело на сестру никакого впечатления. Она спросила, где я работаю.
— Я известная актриса. Вы меня наверняка видели по телевизору. Я заплачу за лечение, я за все заплачу.
Медсестра, не говоря ни слова, поднялась и вышла в коридор, оставив дверь открытой.
— Вы знаете, по-моему, у нее что-то с головой, — услышала я. — Она выдает себя за актрису, очень известную…. Но у нее с ней нет ничего общего.
— Такое случается…
— Когда ее доставили в отделение, на ней был какой-то немыслимый мужской тренировочный костюм… И даже трусов не было.
— Что?
— Спортивные штаны были надеты на голое тело.
— Что, белья вообще не было?
— Ну я же говорю. А еще она вела машину босиком.
— Вот как?
— Разве нормальная женщина сидит за рулем без белья и босиком?! И машина вроде как не ее.
— С чего вы взяли?
— При ней никаких документов не было.
— Она дала телефоны родственников?
— Родственников нет, только телефоны друзей.
— Хорошо. Немедленно позвоните и наведите о ней справки.
В коридоре стало тихо, я, кажется, задремала. Очнулась я от слов:
— Телефоны, которые вы дали, заблокированы, — недовольно сказала вошедшая в палату медсестра и проверила мою капельницу.
— Не может быть.
— Мне нет смысла обманывать.
— Что, оба заблокированы?
— Ну да. У вас есть другие номера?
— Странно. Обычно они никогда не отключают свои телефоны.
— Быть может, вы напутали с номерами?
— Нет. Тогда попробуйте позвонить моему рекламному агенту или на киностудию.
— Куда?
— Моему рекламному агенту.
— Девушка, вы в своем уме?! — с раздражением воскликнула сестра.
— В своем, а в чем, собственно, дело?
— Какому рекламному агенту? На какую киностудию? Вы что мне мозги пудрите?
— Хорошо. Позвоните по этому телефону…
Я продиктовала мобильный своего рекламного агента.
Этот звонок все изменил. На следующий день я оказалась в отдельной палате «люкс», уставленной цветами. У входа дежурил бдительный охранник. О том, что я попала в автомобильную аварию, раструбили все газеты. Пришла куча телеграмм, открыток, посылок и даже денежных переводов…
Я поняла, что не имею права долго болеть, потому что уже не принадлежу себе, я нужна людям. Я нужна тем, кому плохо и хорошо, кто безмерно счастлив и глубоко одинок. Во всех газетах писали, что я не справилась с управлением и врезалась в бетонную стену, и только одна «желтая» газетенка заявила, что я врезалась в эту самую стену в состоянии сильного алкогольного опьянения.
Утром дверь палаты распахнулась и на пороге появился Денис, кативший Светкину коляску. Я слабо улыбнулась и закричала что было сил:
— Светка, Денис! Родненькие мои, дорогие!
Светка громко заголосила, подкатила свою коляску ко мне. Денис сел рядом. На глазах его были слезы.
— Господи, вы помирились! Я так мечтала, чтобы вы наконец помирились! Дороже вас двоих у меня никого нет!
Денис смотрел на меня с нескрываемым обожанием.
— И где тебя черти носили?! — голосила Светка. — Мы уже не знали, что и думать! Уже и похоронить тебя успели, мысленно, конечно, но все равно верили, что все будет хорошо, что ты объявишься.
