Надо сказать, что Алина очень быстро и энергично навела полный порядок в доме. Теперь окна сияли чистотой, шторы не извергали клубы пыли, в камин из трубы не сыпались хлопья сажи, а с решетки исчез толстый слой старого пепла. Понятно, что после учиненного ей аврала обои показались Алине ярче и обивка мебели уже не выглядела столь мрачной, как прежде. Правда, когда ее никто не видел, Алина предпочитала обходиться без очков. Она полагала, что картинка, которая идет от камер наблюдения на экран, обычно черно-белая, и вряд ли кому-то придет в голову изучать ее лицо без очков.
И то, что вокруг, словно по волшебству, все вдруг ожило и повеселело, в известной мере, наверно, произошло за счет того, что она все чаще и чаще стала забывать смотреть на мир сквозь затемненные стекла. Все складывалось как нельзя лучше, и даже лимонное дерево, точно отвечая на ее заботу, неожиданно зацвело, наполнив комнаты похожим на запах жасмина благоуханием. Вполне допустимо, что Алина просто стала привыкать, но дом и вправду уже не казался ей, как прежде, скучным и неинтересным, работа – унылой и однообразной, а одиночество – безнадежным.
Странное дело, но Маргарита Львовна перестала появляться в доме, хотя, по словам охранников, прежде она это делала регулярно, а то и несколько раз на дню. Ее отсутствие они объяснить не могли, но, похоже, были рады ее исчезновению не меньше, чем сама Алина. Она не решалась узнать у Ильи, по какой причине ее перестали контролировать. Отчасти оттого, что не хотела лишний раз привлекать к себе внимание, отчасти опасаясь, что тот напомнит Маргарите об ее обязанностях.
Но, как бы то ни было, пока все и впрямь сходило Алине с рук. Каждый вечер она созванивалась с тетушкой. Нога у Елены Владимировны побаливала, особенно на погоду, но врач назначал ей физиотерапию, а вечерами она ездила на фитобочки – лечилась травами. В этих поездках ее исправно сопровождал Валерий Николаевич, тот самый директор художественной школы, который доставил тетушку в травмпункт. А после процедур они приезжали домой, пили чай с медом или вишневым вареньем, смотрели телевизор или, если на огонек к Елене Владимировне заглядывала Светлана, как в старые добрые времена, играли в лото.
Правда, Алина узнала об этом не от тетушки. О сложившейся в доме идиллии ей поведала все та же Ольга. Восстановив дружбу с Алиной, она вновь почувствовала себя своей в этом доме и поэтому часть тетушкиных забот взяла на себя. Она закупала продукты в магазине, отвозила Полину домой после занятий в музыкальной школе, а еще всячески поощряла ухаживания Валерия Николаевича, который, похоже, проникся к Елене Владимировне теплыми чувствами. Ольга взяла с Алины честное слово, что та ни в коем случае не станет допрашивать тетушку на этот предмет, но, кажется, не только народная медицина пошла на пользу Елене Владимировне. И хотя та еще с трудом передвигалась, по словам Ольги, она помолодела и похорошела.
Безусловно, Ольга могла не предупреждать Алину. Она сама и гораздо раньше подруги догадалась о добрых переменах в жизни тетушки. То ли по новым интонациям в ее голосе, то ли по проснувшейся вдруг смешливости. И была готова верить Ольгиным заверениям, что никаких козней судьба им не устроила. Просто закончился еще один важный этап жизни, а теперь начинается другой – более спокойный и счастливый. Особого счастья и покоя Алина пока не испытывала, но все же была рада, что дома все шло своим чередом.
Для Степы и Никиты мать была в отъезде, поэтому Алина на всякий случай отказалась от мысли поговорить с сыновьями по телефону. И хотя она очень по ним тосковала, но понимала, что ей недолго осталось терпеть, чтобы выслушать рассказы близнецов во всех деталях и подробностях.
Все дела, которые были намечены на сегодня, Алина успела переделать. И теперь сидела на кухне в одиночестве, пытаясь читать книгу. Но ни одно слово не задерживалось в ее сознании. Чем больше она пыталась сосредоточиться на книге, тем хуже это у нее получалось. Ей казалось, что вот-вот должно произойти что-то важное. И это важное непременно связано с Луганцевым…
Наконец Алина решила, что чтение сейчас не лучшее занятие, и решила выйти на улицу, чтобы прогуляться между сосен. Эти прогулки снимали усталость и избавляли ее от ненужных мыслей.
На улице заметно похолодало. Тонкий ледок хрустел под ногами, траву на газоне покрывал иней, но в лесу было теплее. Алина подняла голову. Солнце только-только скрылось за горизонтом. На востоке догорала полоска вечерней зари, освещая одинокую, смахивающую на гигантскую рыбу тучу. Брюхо рыбы отливало золотом. Четкие силуэты сосен на фоне бледного с фиолетовым оттенком неба, казалось, были выведены тушью. Словно восточный художник постарался изобразить их тонкой беличьей кисточкой на листе рисовой бумаги, не пропустив ни одну мохнатую лапу, ни один сучок, ни одну иголку.
На небе кое-где зажглись звезды. Одна из них, самая крупная и особенно яркая, висела прямо над ее головой. Алина не знала, как называлась эта звезда, возможно, это была вовсе не звезда, а планета, но всегда радовалась ее появлению.
Ей хотелось позвонить Ольге, просто так, чтобы немного отвлечься от мыслей. Но ничего новенького она не могла рассказать, а Ольга непременно стала бы допытываться и обижаться, подозревая, что подруга от нее что-то скрывает.
И тогда Алина решила вернуться в дом. Она действительно почти уже привыкла к нему. И кухня казалась ей более теплой и уютной, и в своей комнате она поутру просыпалась без ощущения, что это гостиничный номер. Но были две комнаты – кабинет и спальня Луганцева, – где она по-прежнему ощущала себя чужой и уборку в них всегда старалась закончить в первую очередь и как можно быстрее. Находясь в них, Алина ощущала странную скованность и беспокойство. Ею овладевал озноб, руки тряслись, а в горле пересыхало, словно она пробралась сюда тайно и ее вот-вот могли застать за каким-то неприличным занятием.
Как любую женщину, Алину, конечно же, разбирало любопытство. Ее притягивали ящики письменного стола и секретера. Правда, она не знала, замкнуты они или нет, а убедиться в этом не решалась. И не по той причине, что боялась скрытого наблюдения, а потому что считала низким рыться в чужих вещах и бумагах.
Еще одно обстоятельство крайне ее удивляло. Ни в одной из комнат она не увидела фотографий. Ни на тумбочке возле кровати, ни на стенах в спальне, ни на письменном столе, ни на полках книжных шкафов – там, где принято расставлять фотографии жены и детей, близких родственников и друзей. Возможно, где-то хранился семейный альбом Луганцева или конверт с фотографиями, но не на виду, это Алина могла сказать точно. Илья же не допускал ее в свою комнату совсем. Он просто запирал ее на ключ, и когда Алина вызвалась навести в ней порядок, сказал, что он и сам отлично справляется с уборкой.
