к концу, что явно расстраивало учащихся, судя по лицам.
Когда все начали неохотно и устало выгребаться из аудитории, Довлатов меня заметил и чуть не побежал навстречу. Мы подошли друг к другу, не замечая остальных. Я смотрела ему в глаза, стараясь найти в них то самое, в чем убеждают меня и Валера, и Ольга. Но не видела. Наотрез не замечала.
– Яна?.. – выдохнул он. – Я решил было, Вы не придете.
– Так мне уйти, чтобы оправдать Ваши ожидания?
– Нет-нет, что Вы! Я готов поработать сегодня. Подождите меня здесь, я сейчас, на кафедру за учебниками сбегаю, – прощебетал он и быстрым шагом покинул помещение, обгоняя зазевавшихся на нас студенток. Едва он скрылся из виду, в их перешептываниях послышалась моя фамилия.
– Хули вы тут третесь, курицы? – спросила я, делая шаг к ним и с удовольствием наблюдая, что они отступают. – Убрали себя отсюда!
Какая-то самая смелая, задержавшись в дверях, пискнула: «Ты еще хуже, чем о тебе говорят!» – и быстренько скрылась, чтобы я не успела ответить. Меня перекосило самодовольной улыбкой, такое высказывание не могло не польстить. Всегда, когда слышу подобное, смеюсь про себя. Так и хочется ответить: «И это вы видели меня пока только с лучшей стороны!»
Через десять минут вернулся Константин Сергеевич – с учебниками и моей тетрадкой, серьезный и задумчивый. Как будто собирался мне что-то сказать, но всякий раз себя останавливал.
– Меня там доцент задержала, простите, – сказал он, присаживаясь за свой стол. Я села за первую парту на том же ряду, мы оказались прямо напротив.
– Нет, это Вы меня простите. За вчерашнее. Я виновата, и я не хотела Вам грубить. День такой был… не очень. А потом еще столько о себе нового услышать, когда… ну, Вы поняли. Сорвалась, в общем, на Вас. Нашла козла отпущения.
– И Вы меня извините, что впутываю. Вчера я ясно понял, что Вам это действительно нужно меньше всего, – с грустью признался он, заставляя меня гадать, что конкретно имел в виду под словом «это». – Что ж, давайте работать. Умственная деятельность хорошо отвлечет нас обоих от проблем и разладов.
– Давайте, – согласилась я, чувствуя, как начинает ныть сердце от этого открытого, умного взгляда напротив. Такого доступного сейчас, но на самом деле такого далекого для меня.
– Вот Ваша тетрадь, я прочитал, меня устроило. Вы подумали над темой?
– Нет. Может, вместе подумаем?
– Что ж, давайте начнем с того, на чем Вы хотите сделать акцент в романе, отсюда припляшем к цели работы и результатам…
Константин Сергеевич для удобства речевого контакта переместился к моей парте на своем стуле, сев по другую сторону. И с того момента мы начали общаться только о Лермонтове, Печорине и прочих. Я не замечала, как тянулось время рядом с ним – оно летело слишком быстро. Мы живо беседовали, не занимаясь занудным чтением трудов литературоведов, а раскрывали друг другу собственное мнение и восприятие, можно сказать, раскрывали душу. И когда я поняла, что на улице заметно потемнело, была уже половина седьмого. Заметив мой взгляд, Довлатов успокоил меня:
– Пасмурно сегодня. Дождь будет ночью, верно. Вот и потемнело раньше времени. В обычные дни в такое время еще светло. Да Вы не волнуйтесь, Вы сейчас финальным забегом запишете мне свой план работы, как себе его видите, и можете быть свободны.
– Ура, – довольно хватая тетрадку, сказала я, радуясь его теплому отношению ко мне в этот вечер. Мир казался прекрасным, несмотря ни на что.
Но тут заиграла мелодия, которая стоит у меня на звонке, и мы с Довлатовым оба кинулись к своим сумкам. Я думала, может, перезванивает Ольга, но экран моего телефона оказался темным. Странно. И тут я поняла, что у моего научрука на звонке стоит та же самая мелодия.
– Металлика, – заметила я в восхищении, наблюдая, как он поднимается, показывает мне знак, что ему срочно надо выйти, и выбегает из помещения. Явно жена – лицо недовольное.
Я принялась записывать план. Наверное, Довлатов считал, что многие моменты будущего доклада я просто обязана продумать самостоятельно. Иначе никакого толка не будет от моей работы.
Через пятнадцать минут, когда за окном стало еще темнее, он вернулся в аудиторию: все лицо в каком-то мрачном сиянии, взгляд из-под нахмуренных бровей, плотно сжатые губы. Я взглянула на него по-иному – как-то он слишком встревожен, обеспокоен. Да и чем, спрашивается? Не случилось ли чего?
Неохотно оторвавшись от его бороды, я опустила взгляд в тетрадь, как того требовали правила приличия, и дописывала последнюю строчку плана, а он, все молча, что так непохоже на него сегодняшнего, приятного и приветливого, сел напротив меня и положил руки по краям парты, будто собирался ее передвинуть. Эта поза сразу создала какое-то напряжение: я ждала теперь, не бросится ли он, чтобы ударить меня. От него исходила непонятная, но ощутимая угроза.
– Ничего не случилось? – из вежливости спросила я.
– В каком смысле? – еще больше напрягся он, взведясь словно тугая пружина. Того и гляди, сейчас выпрямится и в потолок выстрелит.
– Вы вернулись с таким лицом, будто Вам сообщили что-то плохое. У Вас болезненный вид.
Он с подозрением рассматривал меня несколько долгих секунд.
– Вам показалось. Вы закончили план? – быстро проговорил он.
– Да, вот, – я пододвинула тетрадь, едва коснувшись его ладони своей, и в этот же момент в аудитории сначала замигал, а потом и погас свет.
Я ойкнула от неожиданности, глядя, как левую половину его лица теперь освещает мглистая синева уходящего вечера, проникающая с улицы. И это стало теперь единственным, очень слабым освещением для нас. Синяя гримаса злости в темноте выглядела пугающе.
Со словами «черт подери, да сколько можно» Довлатов поднялся, громыхнув своим стулом, да с такой решительностью, что мне захотелось спрятаться от него. Кожу обдало крупной волной жара, будто меня окунули в горячую воду. Довлатов выбросил руку вперед и взмахнул ею так резко, что я прилипла к спинке, а с парты прочь полетело все, что на ней было: мои тетрадки, ручки, учебники, методички…
За какофонией сыплющихся на пол предметов я вдруг уловила новый звук: парта, за которой я сидела, начала отъезжать в сторону с оглушительным для опустевшего корпуса грохотом и визгом. Присмотревшись в темноте, я увидела и большие руки, без особых усилий ее сдвигающие. Я словно приросла к сидению, затаив дыхание и не смея шевельнуться.
Происходящее не заняло и пары секунд.
Устранив единственную преграду на своем пути, Довлатов отшвырнул парту в сторону от себя и в один шаг оказался вплотную ко мне.
