– Поклонники. Но не мои, – устало сказала Настя. – А заявление я писать не буду. Без толку это. Никто мне не поможет. И никто меня не защитит.
И как совсем недавно Алиса, она тихо и жалобно заплакала.
1 день до выборов
Рейтинги падали, и остановить их падение было уже невозможно.
Несмотря на все усилия, предпринимаемые фоминским штабом, горожане верили всей той грязи, что лилась на Егора и его команду. Во второй разнесенной по почтовым ящикам подметной газете кандидат в мэры города Фомин призывал закрывать поликлиники в микрорайонах и концентрировать бесплатную медицинскую помощь лишь в одной, расположенной в центре города, к слову, той самой, где работала его жена Катерина.
В передаче на местном телеканале, являющейся провинциальной калькой знаменитого малаховского «Пусть говорят», появилась якобы одна из бывших любовниц Егора, которая, блестя глазами, в физиологических деталях рассказывала об их бурном романе. Хорошенькая девушка с большой грудью, работавшая когда-то в отделе кадров фоминского предприятия, била себя в грудь, прося прощения у той же самой Катерины за то, что пробовала разрушить ее семью и принесла ей в результате много горя.
– Я бы никогда, никогда на это не пошла, – клятвенно заверяла девушка, сжимая яркий маникюр в кулачки, – но он так меня добивался, такие слова говорил! Обещал, что обязательно разведется, что мы будем вместе. Я же тогда не знала, что он каждой так говорит.
– А почему вы решили с ним расстаться? – Глаза ведущего горели неукротимым интересом.
– Он заставил меня сделать такое, после чего я уже не смогла быть с ним. – Глаза девушки затуманились слезой.
– Это было что-то негуманное? – любопытство ведущего не утихало.
– Очень, очень негуманное. – Голос девушки снизился до шепота, заставляя зал напрячься. – Такое любой женщине очень нелегко сделать. Это противно нашей женской природе, понимаете, о чем я?
Ведущий сочувственно закивал головой.
Запись передачи смотрели всем штабом, и Настю чуть не вырвало на телевизор. Фомин, оторвавший напряженный взгляд от экрана, заметил, как побледнело ее лицо и с каким священным ужасом уставилась на него Анютка.
– Да не была она моей любовницей! – заорал он. – И никакого аборта я ее делать не заставлял! Вы что, совсем дуры?! Не понимаете, что это подстава?! Спектакль. Я ее на заводе даже не помню. Мало ли там штафирок в отделе кадров сидело. Вы мозги включите, ей же от силы двадцать с копейками, а я там пять лет уже не работаю! Я ее что, совратил, когда ей шестнадцать лет было?
– При твоей репутации бабника поверить можно во все, что угодно, – огрызнулась Настя. – И не захочешь, да поверишь. Хотя с возрастом они лопухнулись, конечно. Надо было артистку постарше найти. Валера Усов, видимо, не знает простой истины, что дьявол скрывается в мелочах. Но я тебя уверяю, что девяносто процентов зрительниц, увидевших эту передачу, не подумали, что девица слишком молода, а с огромным удовольствием заклеймили тебя позором.
– Да и бог с ними, – махнул рукой Егор.
– Ага. Только это твои избирательницы, которые ни за что не отдадут свой голос изменнику, прелюбодею и мерзавцу, толкнувшему бедную хрупкую девушку на убийство ребенка.
– Не такая уж она и хрупкая. – Фомин с сомнением смотрел на экран, где девица вытирала набежавшие слезки своим кроваво-красным кулачком.
– Это к делу отношения не имеет и рейтингу не поможет, – мрачно отметил Котляревский.
Время показало, что он был прав. Теперь уже никто из членов предвыборного штаба не верил, что возможна победа в первом туре. С пятидесяти трех процентов рейтинг упал сначала до сорока, а потом до тридцати пяти. Социологические опросы с неумолимостью показывали, что рейтинг мэра Варзина после истории с доблестным спасением Парка Ветеранов от вырубки, наоборот, вырос и примерно за неделю до выборов составлял сорок два процента.
– Ну что ж, придется побиться еще и во втором туре. Шансы есть. Все, кто в первом проголосует против Варзина, во втором отдадут свои голоса нам, – особого оптимизма в голосе Котляревского не слышалось. Остальные члены штаба его тоже не испытывали. Все устали. Смертельно устали. И мысль, что придется терпеть эту муку дальше, еще две-три недели, казалась всем невыносимой. В первую очередь самому Егору.
Насте было жалко его. Жалко себя. Но больше всего жалко Игоря Стрелецкого, которому за последние две недели тоже изрядно досталось. Без конца повторяющиеся телевизионные ролики про «проклятого олигарха» привели к тому, что на заводе его встречала глухая враждебная стена молчания. Это было особенно мучительно, потому что сатрапом и упырем он вовсе не был. Платил людям по совести, ввел социальный пакет, давал служебное жилье и асфальтировал дороги, решал проблемы с детскими садами и устраивал в больницы родственников всех, кто в этом нуждался.
Но пропаганда делала свое черное дело. Инцидент с одним из рабочих, плюнувшим ему в лицо на проходной завода, стал последней каплей. Вытерев со щеки липкий след чужой ненависти, Стрелецкий широкими шагами пересек двор, отделяющий проходную от главного здания, вихрем промчался по лестнице до своей прозрачной приемной, оттолкнул испуганную секретаршу и с грохотом захлопнул дверь в кабинет. От удара со шкафа упала и разбилась стеклянная ваза. Секретарша заплакала.
Весь день Стрелецкий не отпирал дверь и не отвечал на селектор. Встревоженный главный инженер в обеденный перерыв предложил ломать дверь, но секретарша, даже в огорчении не растерявшая своих деловых качеств, за которые Игорь платил ей просто огромную по масштабам их города зарплату, вытерла слезы, отрицательно покачала головой и позвонила Алисе.
Спустя три минуты та перезвонила, сообщив, что Игорь Витальевич на мобильный звонок ответил, у него все в порядке, и беспокоить его не надо. Перед уходом домой в седьмом часу вечера секретарша еще раз нажала на бесполезный селектор. Тот помигал красным глазом, но продолжал хранить молчание. Вздохнув, как на поминках, секретарша отбыла домой.
Когда в дверях кабинета заскрежетал ключ, Игорь Стрелецкий поднял голову и посмотрел на часы. Они показывали полдесятого, и он неожиданно понял, что просидел в низком массивном кресле почти двенадцать часов. На столике перед ним стояла полупустая бутылка виски. Пьяным Игорь не был. Выпитый за день алкоголь даже не ослабил тугой пружины, заведенной до отказа где-то в районе сердца. Противно сосало под ложечкой, и Стрелецкий вспомнил, что в прошлой благополучной жизни так напоминало о себе чувство голода.
