попытался заглянуть в глаза. – Почему я не чувствую, что ты доверяешь мне?
– Потому что я до сих пор не могу во все это поверить, – покачала я головой, отводя глаза и с обидой прикусывая губу. Все же я слишком честна с ним. Да и есть ли смысл лгать и юлить, если теперь он поймет об этом сразу же? – Происходящее, словно сон… Один из тех, что я видела, моля Бога о тебе.
– А это как раз самое главное. – Он поднял мой подбородок пальцами, притянул к своим губам и стал целовать мое лицо, – верь мне. Я говорю правду и готов доказывать это делом, а не словами.
– Ты считаешь, то, что произошло – правильно?..
– Конечно же, нет, – серьезно ответил он, и у меня замерло сердце. – Я не хотел, чтобы все было именно так: до того, как я признаюсь тебе. Все поменялось местами. Мы поторопились, не объяснившись друг с другом, и теперь ситуация может выглядеть слишком однозначной… даже прозаичной. Для тебя. Мол, поматросит и бросит. – Он замолчал, а у меня от этой фразы, сказанной им с таким пренебрежением, остановилось дыхание. – Но я хочу, чтобы ты поняла, все это только оборотная сторона монеты. То, что произошло, должно было быть следствием, а не предпосылкой чувства. Это не главное. Главное – оно вот, – сказав это, Довлатов поцеловал меня с осторожной нежностью, с которой касаются тончайшего фарфора, но обнял даже крепче, чем прежде. – Ты моя.
От этих слов я снова растрогалась, уткнувшись лицом в его голое, пахнущее всем миром тело. И было в этих слезах абсолютно все: и безграничное море радости, и пропасть удивления, и вопросы, оставшиеся без ответа, и маячившее уже на горизонте отчаяние, что надвигалось исполинской черной тучей.
Сейчас его речи сладки, но что будет завтра?
Завтра его горячка пройдет, вспыхнет свет, осуждающий и открывающий истины, и Довлатов начнет остывать, одумываться, оглядываться на совершенный под давлением темноты, страсти и желания попробовать новенького поступок с ужасом и муками совести. Ну, не бывает все так хорошо, не бывает! Тем более, со мной. У НЕГО СЕМЬЯ! Мужчинам верить нельзя, когда они клянутся или обещают, особенно когда это касается их чувств. Я-то уж точно знаю, чем это кончится: победой разума над безумием эмоций – с его стороны, и, как следствие, страшным разочарованием и полной потерей веры – с моей.
Проблема в том, что он непостоянен: если он так быстро увлекся мной и ушел от жены, где гарантия, что та же участь не поджидает и меня? Если он изменил ей, то как я могу быть уверена, что он не станет и мне изменять с кем-то? Нет, у нас не будет и не может быть долгого счастья. Рано или поздно он одумается, а я услышу слова, которые меня погубят:
«Все было ошибкой, понимаешь? Мы зря затеяли всю эту бутафорию. Я принял приступ страсти и увлечение тобой за настоящее чувство, но я ошибался. Все выветрилось со временем. Мы не можем быть вместе. Я решил вернуться в семью», – вот, что явственно и четко звучит в моей голове вместо его клятв и обещаний.
И я уверена, что все так и будет. И, черт возьми, боюсь этого больше всего на свете. Я готова сделать все, что угодно, лишь бы это предотвратить. Вплоть до того, чтобы отказаться от Довлатова и от временного счастья с ним… пока он не отказался от меня.
Не хочу даже думать, как больно мне придется – скорее всего, я наложу на себя руки. Нет, не надо даже пытаться представить счастливую жизнь с ним, которую он сулит – она невозможна. Мне необходимо все забыть. Мне нужно уехать. И исчезнуть надо так, чтобы он не смог достать меня, пока сам не поймет, что я действительно его недостойна.
Уехать домой этой же ночью я решила, пока Довлатов вез меня в общежитие, беспрестанно держа за руку и ни на секунду не разжимая своей ладони. Мы долго целовались на прощание, ведь только один из нас знал, что мы прощаемся навсегда. Перед тем как выйти из машины, я положила ладонь на его щетину, заглянув в глаза, в которых растеклось благоговение, вызванное моим прикосновением.
– С первого дня нашей встречи мечтала это сделать, – поделилась я, вплетая пальцы в черную бороду. Как я буду жить без всего этого? Как я собираюсь найти в себе силы оставить и забыть этот добрый взгляд, правильные черты лица, вечно растрепанные волосы, этот запах, единственный в мире?
– Не постесняйся ты сделать этого раньше, я был бы только рад, – признался он, перехватив мои пальцы и касаясь их жаркими губами. Как он смотрел на меня в полумгле салона, как просил чего-то этим взглядом! – Иди, не то тебя не пустят внутрь. Я приеду с утра. Дождись меня безо всяких глупостей, – будто предчувствуя мои намерения, попросил он, целуя каждый мой пальчик по очереди…
– Как же мне не хочется уходить, – с горечью прошептали мои губы.
Я понимала, что мы никак не можем расстаться и разойтись каждый в свои углы после того безумия, в котором вместе сгорели. Нас будто связали толстым канатом, разрубить который не сможет уже ничто. И даже если мы найдем силы оторвать друг от друга глаза и тела, если мы преодолеем это притяжение, то мысли наши все равно останутся друг о друге. Словно какая-то высшая, неземная ступень душевного сближения, если не слияния.
Я собираюсь закончить все это, пока не разрослось, но знаю, что мое сердце после этой ночи до самой смерти останется у него… Сегодня я душу свою ему отдала, как дьяволу, в вечное владение.
Проследив, как медленно уезжает его старенький, битый коричневый «форд», я решила все-таки зайти в общагу и забрать свои вещи, чтобы по два раза не приезжать. С Ольгой при этом разговаривать необязательно. Комменда недовольно покосилась на часы, но меня пропустила – видимо, вид у меня был настолько отталкивающий, что лучше вообще со мной не связываться. Едва я поднялась на наш этаж и подошла к нужной двери, слезы покатились безостановочным градом. Ключи были со мной, и я тихо вошла, обнаружив, что Ольга не спит – она сидела за ноутбуком и повернула на меня голову.
– Привет, – произнесла она удивленно.
– Привет, – ответила я.
Дальше я просто прошла к шкафу, открыла его, безостановочно подавляя всхлипы, и стала вытаскивать свои скудные вещички, швыряя их на кровать.
– Довлатов? – спросила она, привстав.
Я сильно закивала
