– Жанночка, отдай мне пистолет… – шептал он.
Но я по-прежнему целилась в него – ведь он был мишенью, в которую я не могу промахнуться. Пашка облокотился на балконные перила и испуганно смотрел на меня. Я услышала чьи-то крики, доносившиеся с соседнего балкона, затем кто-то настойчиво позвонил в дверь. Мой палец нажал на курок, и я поняла, что попала в десятку. Пашка как-то странно улыбнулся, перевалился через перила и упал вниз…
Я выронила пистолет, подошла к перилам и посмотрела вниз. Там, далеко внизу, лежало безжизненное тело любимого и бесконечно родного для меня человека.
– Пашка!!! Пашечка!!! – закричала я что было сил и бросилась к входной двери. Спустившись вниз, я подбежала к Пашке, села на землю и положила его голову к себе на колени. В Пашкиной голове образовалась маленькая, идеально ровная дырочка, из которой ручейком текла неправдоподобно алая кровь. Вокруг меня собралась небольшая кучка людей, увеличивалась она с каждой минутой. В толпе кто-то громко и безутешно плакал. Я подняла глаза и увидела Любку.
Поцеловав Пашку в лоб, я стала гладить его волосы, проводила по мягким и все еще теплым губам.
– Все хорошо, Пашенька. Все будет хорошо… Я люблю тебя, Пашенька. Прости меня, но я так сильно тебя люблю. Я же просила тебя соврать, Пашенька… Ну почему ты не захотел?! Соврал бы, и я бы попробовала с этим жить. Может быть, у меня и получилось. Что ты натворил, Пашенька, что ты натворил…
Раздался вой сирены. Кто-то кричал, кто-то показывал на меня пальцем.
Толпа стала раздвигаться, и я увидела людей в форме. В голове молнией пронеслась мысль: они хотят разлучить меня с Пашкой… Я прижала Пашку к себе и испуганно посмотрела на милиционеров. По Пашкиным губам бегали тени, и мне показалось, что он вот-вот улыбнется. И тогда я наконец очнусь от этого страшного сна, и Пашка поцелует меня горячо и страстно.
Кто-то схватил меня за шиворот и попытался поднять с земли, затем меня схватили и попытались надеть наручники, но я так крепко держалась за Пашку, что у них ничего не получалось. Тогда меня волоком потащили к машине. Я по-прежнему не отпускала Пашку и тащила его за собой. Последовало несколько сильных ударов, и мои руки непроизвольно разжались. Через пять минут я сидела в машине с зарешеченными окнами и пыталась снять наручники. Пашкино тело лежало на земле в луже крови.
Я увидела Маринку, которую сажали в другую милицейскую машину. Вместе с ней села Любка. Я почувствовала, что машина, в которой находилась я, тронулась с места и стала быстро набирать скорость. Тогда я в последний раз посмотрела на Пашку и прошептала:
– Ну почему ты не соврал мне, Пашенька? Почему?..
Очнувшись, я не сразу поняла, что произошло. Полезла в карман и достала фотографию Матвея. В камере, куда меня посадили, было сыро, холодно и пахло какой-то тухлятиной. Повертев фотографию в руках, я сунула ее обратно и стала вспоминать вчерашнее (недельной давности? – я потеряла счет времени) событие.
Любимое Пашкино лицо неотступно стояло перед глазами. Почему он не захотел мне соврать?! Ведь он мог меня переубедить, и я бы поверила ему. Почему он не выхватил пистолет?! Ведь он мог это сделать. Но почему-то не сделал… Может быть, потому, что он тоже не смог бы с этим жить.
У меня было странное чувство. Один, самый важный кусочек жизни внезапно исчез. Осталась какая-то пустота. Жуткая, зловещая пустота и горечь одиночества. Мне не хотелось кричать, биться в дверь камеры и требовать адвоката. Мне хотелось только одного – никого не видеть и никого не слышать.
Никаких допросов, показаний и встреч со следователем. Мне не нужна свобода, не нужен свет, вода… Мне ничего не нужно. Я хочу тишины и покоя…
Пашка, мой милый Пашка… Неужели я никогда больше не увижу твои плечи, глаза, губы? Интересно, куда он попал – в ад или рай? Скорее всего, в ад. Хотя говорят, что даже убийца может все равно попасть в рай. Для этого необходимо искренне покаяться и попросить прощения у Бога. Пашка осознавал, что делал, но не каялся. Он заранее знал, что попадет в ад, и готовился к встрече с чертями.
Пашка вообще никогда не каялся и не верил в Бога. Получается, что он не христианин. Если верить религии, то люди, отвергающие Бога, не несут ответственности за свои поступки, зато и умирают они навсегда. Без другой жизни. Господи, это же так страшно – исчезнуть навсегда.
Неожиданно дверь открылась, и меня повели в комнату для допроса.
Человек в форме сидел напротив и о чем-то меня расспрашивал. Я сидела молча, до меня доносились обрывки его фраз. Мне совершенно не хотелось понимать смысл его слов и отвечать на эти бессмысленные вопросы. Зачем задавать вопросы?! Зачем?!
Я же не прошу себе оправдания и не пытаюсь скинуть вину со своих плеч. Я тупо уставилась в потолок, продолжая думать о своем. Наконец я набрала полный рот воздуха, посмотрела на следователя и глухо произнесла:
– Я ведь даже не знаю его фамилии. Просто Паша. И все.
– За что вы его убили?
– Без причин.
– Вы должны рассказать все подробно! Почему вы это сделали?
– Просто так. Я убила его просто так.
– Не ври. Ты не могла это сделать просто так. Или ты душевнобольная?
– Я нормальная. Хотя у меня и в самом деле уже давно болит душа.
– Не переживай. Тебя обследуют на этот счет. – Человек в форме, кажется, обрадовался тому, что я заговорила, и перешел на «ты».
Вечером был еще один допрос. Я опять молчала и не произнесла ни слова.
Мне хотелось только одного: чтобы о случившемся не сообщали моей матери. Я не хотела, чтобы об этом когда-нибудь узнала моя дочь.
Все время, находясь в камере, я думала о Пашке. Если бы он соврал, все было бы совсем иначе. Но он не захотел этого сделать… Мой родной любимый киллер. Я полюбила тебя, когда еще не знала о том, что ты убил моего мужа.
Жизнь подарила мне двух мужчин. Несмотря ни на что, я была счастлива с ними и всегда буду вспоминать о них с искренней нежностью в сердце. Больше мое тело никогда не будет знать любви и ласки. Оно навсегда останется холодным и невостребованным куском льда. Вот уже второй день по моим щекам не текут слезы.
Говорят, если часто плакать, то можно все выплакать. Так, наверное, произошло и со мной.
Иногда мне казалось, что я больше не принадлежу себе. Моя душа была пуста, тело отказывалось подчиняться, а разум не хотел мириться с происходящим.
Ночью, когда мне удавалось немного вздремнуть, мне представлялась зона. Женская колония строгого режима. Я отчетливо понимала, что никогда не смогу приспособиться к столь жестоким условиям. Единственным моим желанием была смерть. Я хотела ее принять в любом виде и из любых рук. Только бы не тюрьма…
