— А что там расписывать! История-то некрасивая. Не украшает.
— Нас эти личные страсти-мордасти не волнуют. Нам нужны голые факты. Лазарева сказала нам, что она познакомилась с Лактионовым на научной конференции и после этого он пригласил ее на работу в свою клинику. Все остальное она опустила.
— Мне кажется, так поступили бы многие. Женщины так болезненно относятся к своей репутации. Если она брошена, то чувствует себя калекой. Все — инвалид полный. А если вникнуть — подумаешь! Один бросил, нашла другого.
— Это твоя точка зрения. Мужская. А у них, как я понимаю, все по-другому. Сужу по своему опыту. Все, что касается личной жизни, они воспринимают трагически и с надрывом. Есть, конечно, и другие экземпляры. Но они скорее исключение из правила. В этой истории важную роль играет и возрастной фактор. В молодости все воспринимается крайне обостренно, напряженно. Любимый бросил — значит, жизнь кончена.
Витька скептически хмыкнул:
— Хорошо, что я не женщина. А то сидел бы и рыдал круглые сутки.
— Мужчины тоже переживают. Просто у них все глубоко внутри. На поверхность свои переживания они не вытаскивают.
По тому, как изменилось Витькино лицо, майор понял, что задел больное место. Рана после разрыва с музыкантшей была еще слишком свежа. Какое-то время назад Витьку угораздило влюбиться в некую Софью, музыкантшу. Губарев как узнал об этом, чуть не упал со стула. То, что они слишком разные люди, было более чем очевидно. Но Витька втрескался не на шутку. Ходил на концерты, дарил охапками цветы. Софья благосклонно принимала эти знаки внимания, держа Витьку на безопасном расстоянии. Потом королева соизволила приблизить к себе пажа. Потом опять отдалила. Классическая игра в кошки-мышки. Витька молча страдал. На все уговоры Губарева послать ее куда подальше он никак не реагировал. Страдал — и все. Умом Витька понимал, что им просто бессовестно пользуются, когда под рукой никого больше нет. Но сердцем… Расставание далось тяжело. Что там произошло и кто кого бросил, майор не знал. И не допытывался. Это было не в его характере. Человек сам скажет то, что считает нужным. А расспрашивать про всякие подробности и детали — скорее женское дело, чем мужское. История с Софьей была похоронена. И в разговорах они никогда не говорили об этом. А здесь кто его тянул за язык! Сказал, не подумав, а Витьке травму нанес. Губарев даже не знал, что лучше делать в таких случаях. Перевести разговор на другую тему? Или извиниться? После минутного размышления майор решил остановиться на первом варианте.
— Короче, мы — в тупике. Начальство все время интересуется: как идет расследование. А что я скажу?
— Может, опять поговорить с Лазаревой?
— На предмет чего? Что в молодости ее бросил Лактионов и она сделала от него аборт?
— Вы покажите ей фотографию. Вдруг она видела эту блондинку в клинике?
— А что? Идея! — загорелся Губарев. — Она вполне могла видеть ее. Ведь свидания устраивались в клинике. Поедем прямо сейчас!
— Вы позвоните предварительно. На месте ли Лазарева? Чтобы зря не ездить.
Губарев посмотрел на часы.
— Рабочий день еще не кончился, поэтому можно ехать. Ладно, послушаю тебя, подстрахуюсь.
Майор набрал телефон клиники. Ответила Юлия Константиновна:
— Добрый день, вы позвонили в клинику «Ваш шанс». Мы рады…
— Это майор Губарев. Я хотел спросить: на месте ли Лазарева?
— Ирина Владимировна уехала по производственным делам. И сегодня уже не будет. Позвоните завтра с утра.
— Спасибо, — буркнул Губарев и повесил трубку.
— Облом? — спросил Витька, увидев, как помрачнел Губарев.
— Облом. Ее нет. Надо позвонить завтра с утра. Уехала по делам.
— Рекламная пауза.
— Не дело, а одни сплошные обломы, — проворчал майор. — Хоть вешайся!
— Это вы всегда успеете сделать! Но на черный юмор помощника майор никак не отреагировал.
Новый день принес ему неожиданно приятный сюрприз. От Юлии Константиновны. Она позвонила ему и сказала, что вспомнила фамилию девушки, которой сделали неудачную операцию. Майор слушал ее, затаив дыхание.
— Помогла мнемоника! Я вам уже говорила: наука о памяти. Способах запоминания информации. Когда возникают ассоциации, которые и откладываются на нашей подкорке мозга.
«К черту мнемонику, — хотелось воскликнуть Губареву. — Ближе к делу!»
— Я перекладывала книги в своей библиотеке. У себя дома. Заехала к папе. И наткнулась на книгу, которая лежала в тот день у меня в сумке. Я читала ее и везде таскала с собой. В то время у меня сломался джип, и я ездила на метро. Чтобы не было скучно, читала книгу.
Казалось, что она никогда не приступит к главному. «Издевается надо мной, что ли?» — мелькнуло в голове майора. Зная Юльку-пульку, это вполне могло быть правдой.
— И что? — спросил майор осевшим голосом.
— Книга называлась «Жизнь Арсеньева». Бунина. Я еще подумала: надо же, одна фамилия. Арсеньева — вот фамилия той девушки.
— А зовут?
— Этого не помню. Впрочем, кажется, Вера или Надя. Но я могу и ошибаться.
— Юлия Константиновна, несмотря на то…
— И вопреки тому, — подхватила секретарша.
— Вот именно. За мной — букет цветов.
— Лучше коробка конфет. «Рафаэло».
— Договорились! Майор повесил трубку с чувством невыразимого облегчения. Сейчас все и завертится, подумал он. А то мы блуждаем в темном лабиринте. То в одну сторону пойдем, то в другую. А выход маячит где-то вдалеке. И до него никак не дойти. Теперь мы знаем, в каком направлении следует идти. Определенно!
В Москве было три Надежды Арсеньевой. Подходящих по возрасту. Майору повезло сразу. Он позвонил по телефону Надежде Арсеньевой номер один и по наводящим вопросам понял, что это «та самая», которая нужна ему. Он не хотел спугнуть ее и поэтому разговаривал очень осторожно, представившись работником социальной службы, оказывающей помощь людям, пострадавшим от неумелых действий врачей.
Когда он выяснил, что это «его» Арсеньева, то решил ехать и поговорить с ней на месте.
Губарев долго нажимал на кнопку звонка. Наконец дверь приоткрылась, и в щелку показалась половина лица.
— Вы к кому?
— Вы Арсеньева Надежда Сергеевна?
— Да. — Голос был тихим. Девушка говорила почти шепотом.
— Я из милиции. Мне надо с вами поговорить.
С минуту-другую девушка колебалась, потом распахнула перед ним дверь.
— Проходите. На… кухню.
Майор огляделся. На всем был отпечаток запустения и заброшенности. Пыль на тумбочке давно не протирали. В углу лежала сваленная одежда.
На кухне девушка плотно зашторила окна.
— Извините, я не люблю дневного света. Мне плохо от него.
