Элина Самарина - Сепсис

Федя тоже переместилась в глубь камеры. Она уже примирилась с тем, что Влада не отвечает на ее вопросы, не ест… Только изредка просит воду. А когда на третий день она потеребила Владу за плечо, то словно обожглась: тело было горячим, как кипяток.

Она лежала в той же палате, на той же кровати. Только не знала этого. Уже пятый день Влада была без сознания. Равнодушные санитарки оставляли на тумбочке еду, а вечером уносили нетронутой. Совершая обход, врач бросал мимолетный взгляд: хм… пока еще жива. Никто не мешал ей умирать.

— Говори! Говори скорей! — истово шептали потрескавшиеся губы, а пламенеющие от жара уши жадно вслушивались, ожидая отзыва на их пароль. Но слышали только безмолвие.

— Ну говори же! Говори скорее! Родной мой, говори!

Молчал Алексей. Единственный любимый человек во всей Вселенной. Не было его во Вселенной, в которую уже взлетала она.

Она ушла из жизни тихо, на цыпочках. Но смерть ее громом прогремела для двух человек.

В похоронах Павел не участвовал. Не мог он включиться в официальную процессию: не его это была «территория». Но тайно следовал за печальным шествием. Момент погребения наблюдал издалека и пометил для себя ориентир: бронзовый ангел между двух уже облетевших лип. По этим заметкам и нашел.

Если Бог придумал пасмурь для скорби, то это было то самое место и то самое время. Серые, клочковатые тучи неслись, гонимые холодным ветром, задевая верхушки серых деревьев. Злые мелкие капли вбивались в посеревшие обелиски, стучали по стволам скрипящих деревьев. Неподалеку от Павла на покосившемся, прогнившем кресте сидел ворон, кося на пришельца наглым немигающим взглядом.

Сдерживая клокочущие всхлипы, Павел приближался к одру Влады. Холмик уже успел утратить свежесть. Как и прочие могилки, он посерел и буднично вписался в угрюмый пейзаж. И может, засомневался бы Павел — тот ли это холмик, если бы не веточка гиацинта. Сегодняшняя, недавно принесенная. Единственное яркое пятнышко, не утонувшее в сером однообразии.

Злоба — непростительная, непозволительная для Обители Скорби — обуяла Павла: Господи! Даже теперь не уступал Алексей ни клочка своего пространства. И здесь обозначил свое право, свою территорию.

Гневно отбросил Павел ни в чем не повинную веточку. Васильковое пятнышко беззвучно упало на безымянную могилку с покосившимся крестом. Ворон даже не шелохнулся. Только взгляд его стал укоризненным.

Павел бережно достал свой цветок и положил его на могилку. На то же самое место. Точно такой цветок. Картинка восстановилась: все, как минуту назад. Плечи Фауста поникли, лицо посерело. Он подошел к оседланному вороном кресту и поднял отброшенный им цветок.

Так и лежали две васильковые веточки на безликом холмике. Не обозначали они ни Алексея территории, ни Павла. Здесь была территории Ее Величества смерти.