– Говори, Мария, яснее, – утомившись от догадок, потребовала, наконец, Ксюша.
– Понимаешь, сестра, ты же, наверное, знаешь, как трудно
иногда нам бывает. Порой не помогают ни молитвы, ни пост… Молодая, я еще…, – Мария смахнула вымученную слезинку.
– Ключ, что ли? – спросила Ксения.
Мария быстро закивала головой.
– Только один раз. Он приехал издалека…А сейчас, сама видишь, холодно, зима, да и увидеть кто-нибудь может…родственники здесь у него.
– Что, женат? – изумилась Ксения.
Мария опустила голову и приготовилась реветь.
– Ну-ну! –тряхнула ее за плечо Ксения. – Мне ли не понять…
Положишь под коврик, у двери. – Ксюша сунула ей ключ. – И не торопитесь очень. Чистое белье в шкафу. Бросишь потом в стиральную машину. Я еще схожу к Андрею, мало побыла, да и, в самом деле, зайду в церковь.
Ксения не кривила душой – обычно она сидела у памятника Андрею терпеливо и долго. Сегодня лишь ушла рано из-за непогоды – слишком холодный ветер задувал с моря, а оделась она легко. Долгое пребывание у ограды как будто облегчало и, самое главное, здесь она заряжалась решимостью провести оставшиеся дни в одиночестве. Андрей стал для нее защитой от окружающих, от провокаций собственного порой неуправляемого организма, от нестерпимых тяготений к тому…
Возвращаясь, она еще издали заметила у надгробия мужа чью-то фигуру. Женская. Скорее даже девичья. Она стояла к ней в пол-оборота, и Ксюша разглядела в ее руках бутылочку. Пьет? Нет, наклоняется и наливает в стакан с цветами. Вероятно воду. Чтобы гвоздики не завяли. Вот кто приносит неправильное количество цветов. Но кто? Видимо почувствовав приближение Ксюши, женщина оглянулась. Анечка. Бедная, милая, впечатлительная девочка…
– Анечка! – с трудом улыбнулась Ксюша, собираясь объяснить, что гвоздик должно быть четное количество – две или четыре, но взгляд, невольно скользнув между расстегнутыми полами светлого плаща, натолкнулся на округлившийся живот, перескочил на лицо с огромными мокрыми глазами и дрожащими пухленькими губками…
– Анечка! – уже с другой интонацией повторила Ксюша, и этот возглас уже больше напоминал вскрик удивления.
Девочка опустила свои сказочные ресницы, отчего две крупные слезинки скатились по бледным щекам, потом глаза снова широко, уже с отчаянной решимостью, распахнулись.
Ксения не в состоянии была поверить в полученную информацию и с минуту молчала. Молчала и Анечка. Обе женщины неуклюже замерли друг перед другом.
– Девочка, это что, правда?
Аня стояла словно изваяние.
– Ты его любила?
На этот раз девушка, отвернув в сторону лицо, едва заметно кивнула головой.
– Не бойся меня, – торопливо, все еще не веря всему, что происходит, забормотала Ксения. – Сядь на одну минутку.
А то мы как-то нелепо…
Ксения заставила Аню присесть на скамеечку и устроилась рядом.
– И это…это его ребенок?
Аня снова кивнула головой и, взглянув в лицо Ксении, неожиданно для себя обнаружила на нем выражение восторга. Или это что-то другое? Она, как и соперница не могла поверить в происходящее – у нее даже вырвался недоверчивый смешок.
– Я так рада! – не понимая, что это не совсем к месту, воскликнула Ксюша, потом, опомнилась и, покосившись на портрет Андрея, уже виновато поглядывающего с серой мраморной плиты, попросила Аню, чтобы она, когда-нибудь, пришла к ней и рассказала все… Адрес она оставит…
Аня задержала Ксенину руку, нырнувшую в сумочку за карандашом, и пообещала придти. Адрес она знает.
С кладбища Ксюша зашла в церковь, вышла на середину зала и, глядя сразу на весь иконостас, широко и с чувством перекрестилась.Если бы по пути домой она встретила кого-нибудь из знакомых, то невольная улыбка на ее лице и походка, напоминающая разбег балерины перед взлетом, могла породить слух, что у бедной Ксении, вероятно с горя, «поехала крыша». Она не стала подниматься к себе и отправилась погулять по городу, по-прежнему, стараясь не глядеть на мужчин, но, уже ощущая, что они есть и их немало… Потом вдруг почувствовала сильный голод, зашла в первое попавшееся кафе и пообедала с давно забытым удовольствием.
В своем жилище Ксюша раздвинула шторы и обнаружила, что квартира у нее просторная и светлая.
Уже вечером, раскинув постель, она увидела, что Мария, видимо в спешке, забыла убрать простыни, с еще не просохшими следами любви. Ксения сняла с себя всю одежду и нырнула в постель, вбирая в себя запахи и, казалось, даже сохранившееся
тепло от тел сплетавшихся здесь, только что, в греховной стра-
сти…
Она хотела, было выбросить и снотворное, которое нащупала под подушкой, но усомнилась, не рано ли и только переложила упаковку в ящик тумбочки.
На работу Ксения пошла с радостью. Не потому, что утомило затворничество (одиночество ее по прежнему устраивало), но, среди ребятишек, с их извечными недоразумениями, идеями и конфликтами можно забыть даже как тебя зовут…
Родители утром приводили своих чад (чаще мамы) и вечером уводили. Бывали, конечно, и мужчины, но реже. Этих Ксюша знала наперечет и старалась держаться от них подальше. Чтобы свести провокации к нулю одевалась скромно и совершенно перестала пользоваться косметикой. Сначала она думала, что детишки (почти все ее бывшие) будут относиться к ней с меньшей симпатией, но результат получился противоположный – они липли к ней, словно были сиротами. А самый отчаянный из них, Серега, даже подрался с мальчиком из параллельной группы, убеждая того, что «их Ксения Владимировна самая красивая». Какие возражения заявил оппонент неизвестно. Наверное, привел в качестве контраргумента куклу Барби.
Малыши были послушными, ложились в полдень на отдых без особых проблем, но засыпали плохо. Время от времени можно было услышать то шепоток, то смешок, то вдруг кто-нибудь в полный голос «закладывал» приятеля:
– Ксения Владимировна, а Дроздов Миша пристает к Кате!
Ксюша выглядывала и грозила пальцем Мише, а, заодно, и ябеде. Успокаивалась группа лишь минут за двадцать до подъема.
В один из таких периодов Ксения решила заняться уборкой комнаты, где хранились игрушки, запасная мебель, белье… Шорох за спиной дал понять ей, что кто-то тоже просчитал эти двадцать минут. Оглянулась. В дверях Игорь. Навеселе. Ксюша прислонилась спиной к шкафу, который только что собиралась открыть. Вид у претендента явно агрессивный – сдвинутая на затылок фуражка, расстегнутый до половины китель, сверкающие глаза…
Ксения подсознательно догадывалась, что этот тип, рано или поздно, попытается реализовать свои бредни, и в воображении даже иногда предполагала, где это может произойти – в ее квартире (глубокой ночью) в сквере (по пути на кладбище), в подъезде, наконец, но никак не в детском саду…
– Игорь! – зашипела как змея Ксюша. – Ты умом рехнулся! Куда ты приперся?! Здесь же дети!
Ксюша собирала доводы но, глядя на отрешенную физиономию, сознавала их совершенную бесполезность. На нахальной морде отражалась одна единственная программа.
– Опомнись! Будет только скандал и ничего. Я тебе не дамся, – все громче, по мере приближения агрессора, предупреждала она, отступая в угол.
Еще до того, как Игорь сделал последний шаг, Ксюша успела выложить последний козырь:
– Это же был твой друг! Подумай, если бы твоя жена попала в такое положение и Андрей…
Все напрасно. Невероятно сильные руки, словно стальные, до боли сдавили ее в объятиях. Ксения, уже решившаяся вспомнить забытые уроки самообороны, вдруг почувствовала полное бессилие (ни ноги, ни руки не слушались) и поняла, что не сможет защищаться. Все, на что она оказалась способной, это упереться обеими руками в его грудь, но и они держали совсем недолго.
Не произнеся ни слова, Игорь провел рукой по пуговицам халата, который тотчас распахнулся, сорвал застежку бюстгальтера и, скользнув под чашечку, обхватил и сжал своей железной лапой предательски набухшую грудь.
– Господи! – заревела Ксения. – Да оставь ты меня! Не хочу
я ничего, не могу… Ненавижу я вас всех. Не-на-ви-жу!
Вторая рука Игоря, проехавшись по голому дрогнувшему животу Ксюши, уже миновала резинку, когда от двери (за спиной насильника) раздался чистый и звонкий мальчишеский голос:
– Папа! Ты зачем обижаешь Ксению Владимировну?!
Игорь тотчас обмяк, глаза его округлились, и в них появилось подобие сознания. Фуражка окончательно съехала назад и упала на пол. Он отшатнулся от Ксюши, отнял руки и она, воспользовавшись неожиданной свободой, в одно мгновение запахнула халат…
Ксюшу трясло весь день, и даже заведующая, поглядев на ее лихорадочные движения рук и бледное лицо, предложила ей отдохнуть или, хотя бы, обратиться к врачу. Ксения «для отвода глаз» прошла к медсестре, замерила давление крови. Оно оказалось нормальным.
Ксюша знала, что по настоящему худо ей будет ночью, когда все пережитые ощущения вернутся, снотворное станет бесполезным и придется вновь прибегнуть к услугам «маленького любовника», а после галлюцинаций и эмоциональных перегрузок, все это обернется стрессом – неизбежная плата… А в галлюцинациях этих будет аромат «Монте-Кристо», узоры ковра с монастырской обителью, в свете ночника, руки и губы, робкие и неуверенные, те, от которых ей, вероятно, уже никогда не оторваться…
