Как ни крути, а я вернулся к тому, отчего так надеялся спастись. И, самое главное, даже зная, что найти убийцу уже практически невозможно, чувствовал, что не могу оставить мать Лехи наедине с ее бедой. Слишком уж много я разузнал. И, кроме того, это расследование — единственный шанс не дать моей голове взорваться от мыслей о Вике.
* * *
Прошло еще пару недель, занятых какими-то мелкими бытовыми проблемами и прорвой консультаций со старшеклассниками, которые вдруг дружно выяснили, что не знают, куда идти учиться. Все это время я старательно записывал в толстый, «парадный» блокнот с кожаной обложкой все, что мог припомнить из своего расследования. В итоге у меня вырисовалась более-менее четкая структура из нескольких «отработанных» версий, и пара вопросительных знаков для продолжения.
Я вытряс несколько фотографий из психологических «досье» и разложил их перед собой на столе.
В вариант «Самоубийство на почве несчастной любви к Ольшанской» я никогда не верил и не стал останавливаться на нем и в этот раз. Убийство?.. В принципе, если отключить эмоции, у Вики даже был мотив. Уверен, если бы в милиции знали, что Литвиненко едва не изнасиловал ее, она бы в мгновение ока оказалась за решеткой. Но, черт возьми, мне было проще поверить в жизнь на Марсе, чем в то, что она могла убить человека. Она сама была жертвой. И никогда бы не решилась рассказать мне об этом случае, если бы действительно имела непосредственное отношение к его смерти. Пересилив желание не отрывать взгляда от Викиной фотографии, я отодвинул ее на край стола.
Версия о мести школьных «задротов» тоже вряд ли подходила. Конечно, они могли тихо ненавидеть Леху, могли даже стрелять в его фотографию или в чучело, названное его именем. Но я лично проверил их алиби. И, кроме того, обрез у Феськова действительно украли — поймавшись на мою маленькую уловку, он мгновенно раскрыл карты, да так, что сомневаться в его искренности тоже не приходилось. Феськов, Жженов и Кравец заняли место в противоположном углу стола, напротив Ольшанской.
Готы. Готы — это была прекрасная версия, и я даже на собственной шкуре испробовал силу ударов взбешенного и не совсем адекватного Кирилла. Но Ди, до сих пор влюбленная в Литвиненко, не стала бы покрывать его убийцу, да еще и так яростно, с энтузиазмом, даже если бы ее запугали. Кроме того, сам слышал, как она оправдывала (да, теперь я был в этом убежден) своего готского бойфренда на могиле Лехи и просила за него прощения. Ее никто не видел. Оправдывала бы она убийцу на могиле любимого человека, если бы не была уверена в обратном? Значит, Ди — надежное алиби Кирилла. Вот незадача… Могла ли сама Ди выстрелить в Леху по какой-то другой, неизвестной мне причине? Усмехнулся своему корявому предположению. Вроде ведь нет температуры, с чего бы этот бред?.. Я представил, какой удивительной сообразительностью и хладнокровностью нужно обладать пятнадцатилетней романтичной девчонке, чтобы выкрасть обрез у тройки старшеклассников и, дождавшись, пока ее готичные приятели изобьют человека, застрелить его. Покачав головой, я нарисовал на листочке силуэт девочки в кружевной юбке, и отодвинул от себя, разместив между улыбавшейся одними глазами Викой и рыжей вытянутой рожицей Феськова.
Штырь. Ну, тут все ясно. Эта версия была еще свежа в моей памяти. После того, как ребята из спецотдела провели обыск в его доме, под одной из половиц обнаружили весьма аппетитную сумму денег и книгу в черном переплете, куда Штырь записывал всю свою незатейливую бухгалтерию — с именами, датами и суммами. Действительно, убивать Леху у него не было ни малейших причин — третьего октября до конца срока займа оставалось еще четыре дня, так что, убив его посреди парка, Штырь вряд ли бы смог получить свою тысячу долларов. Я закусил кончик карандаша. Может быть, в тот момент, когда Леха прибежал прямо в логово Кирилла в поисках Ди, он хотел попросить у нее немного денег взаймы? Впрочем, теперь это уже не важно. Начертив кружочек с длинной челкой и черными зубами, я отложил его в сторону.
Как и думал, вариантов у меня практически не осталось. Порывшись в папках, я вдруг вытащил еще три фотографии.
Виктор Сергеевич Сдобников.
Никита Евгеньевич Кравченко.
Дмитрий Иванович Гуць.
Закрыв глаза, мысленно вернулся в ту секунду, когда впервые подумал о мести. Я почесал затылок и поставил большущий, жирный знак вопроса в своем блокноте.
Отвергнутый друг. Прошло еще около минуты, прежде чем я спрятал фотографию Сдобникова. Нет. Как бы Витя ни ненавидел Ольшанскую, отобравшую у него друга детства, насколько я помню, он имел алиби — его не было в городе в ту ночь. Я припомнил, что он сам говорил мне об этом. Кроме того, весь поток ненависти этого парня падал бы на Вику — и в таком случае… я мысленно перекрестился… не Леха, а именно она должна была стать жертвой.
А вот внезапное стремление Кравченко натравить меня на компанию компьютерных адептов навевало пару интересных предположений. Как я уже подмечал, Никита жаждал признания, но лидером ему стать по-прежнему не удавалось. Желание во всем показать свою «крутизну» (я вспомнил, с каким одобрением он воспринял мой «серьезный» разговор с Гуцем на стадионе и ленивую фразу «я таких не бью») в совокупности с неуемными амбициями вполне могли подвигнуть его даже на такое страшное преступление. Я потер бровь, рассматривая фотку Никиты. Достаточно ли он умен, чтобы провернуть такое дело и успешно замести следы? Вполне. За видом тупого спортсмена, который он старательно напускал на себя, чтобы больше отвечать представлениям об альфа-вожаке, все еще скрывался чемпион города по шахматам, пусть даже и в глубоком детстве. Достаточно ли Кравченко ненавидел Леху?.. Я поставил две буквы «Н.К.» напротив знака вопроса и подчеркнул их тройной линией.
Гуць. Шакал при тигре. В принципе, если принять во внимание способ убийства, не требовавший никакой силы и особой отваги, то Дима вполне мог стащить обрез и использовать его по назначению. Но тогда он просто гениальный актер. Потому что так отчаянно побиваться на следующий день после смерти Литвиненко и так естественно рыдать над его гробом под силу далеко не каждому подростку. Что ж… Может, он действительно настолько талантлив. В таком случае мне все равно остается найти мотив.
Я аккуратно разложил фотографии по стопкам с файлами, с наслаждением потянулся и расправил напряженные плечи. Отогнав за пределы сознания чудное видение дымящей сигаретки, все еще преследующее меня время от времени, я вышел из кабинета. Сегодня в коридорах было на удивление тихо — многие старшие классы отправились на медосмотр, у младшей школы уроки уже закончились. Провернув в замке ключ, я бесцельно отправился в путешествие по тускло освещенным, но таким знакомым лабиринтам. Тут пахло чем-то таким совершенно особенным, чем-то родным: пылью на стеклянных банках с мутантами из кабинета биологии, давно отслужившими свое военными картами с красной решеточкой фронтов, едким духом аммиака от очередной лабораторной по химии. Я бывал здесь каждый день и при этом так редко по-настоящему присутствовал в этих стенах… А вот из столовой повеяло ванилью — только сейчас почувствовал, как проголодался. Завернув в раскрытые двери в надежде отхватить теплую булочку, я тотчас замер в небольшой нише, не решившись переступить порог.
