в них седину. Ненавязчивое напоминание о возрасте.
– Женщину, с которой хочу провести жизнь, – хриплым голосом ответил он на мои ласки, затем глубоко вздохнул и прикрыл глаза. – Как же мне спокойно сейчас, когда ты рядом. Никогда еще такого умиротворения не ощущал.
– Ты правда подашь на развод?
– Правда.
– И она его даст?
– Я сделаю для этого все. Обещаю.
– Но дети…
– На счет этого я сказал. Их я не брошу. Возможно, добьюсь даже того, чтобы один ребенок остался со мной. Ты же не будешь против?
– Я? Не знаю… Я люблю детей, но… он же не мой… скорее, это у него надо будет спросить, не против ли он… ну… меня.
– Ничего. Родишь мне – будет твой. Наш.
– Родишь… – усмехнулась я. – Как просто ты говоришь обо всем этом.
– А я не вижу больше причин усложнять. Я все решил. А если тебя вдруг опять начнет мучить совесть, я просто запру тебя, чтобы ты никуда от меня не делась, – прошептал Довлатов, почти касаясь моих губ своими. Меня уже трясло.
– Что будет дальше?
– Дальше: я снимаю квартиру, живем вместе. Если ты боишься, что до развода я буду жить в семье, а тебя таскать по отелям, ты ошибаешься. Сегодня исключение.
– А в университете?
– И там я тоже ничего скрывать не стану, если меня спросят в лоб. В конце концов, я у тебя ничего не преподаю, да и тебе не шестнадцать. Это твое личное желание, ты не против. Скорее всего, что-то будет, только если ты сама пойдешь и пожалуешься на меня. Что я тебя совращаю.
Мы, не сговариваясь, подленько захихикали.
– Ты уверен, что так будет правильно?
– Более чем. Я люблю тебя и не должен бояться или стесняться этого.
– Но ведь ты по факту еще женат…
– Я по факту развожусь.
– Мы так боялись сплетен о том, что между нами что-то есть. Мы так старались избежать любой мысли об этом. И что теперь? От чего мы убегали? Все так изменилось.
– Изменилось. Очень сильно. Мы убегали от своих чувств. От того, к чему нас вели. Ты нужна мне. И плевал я на всех. И на их мнение. И ты должна плевать, ведь теперь сплетни стали правдой.
– Да. Больше ничего не надо отрицать. Это даже как-то странно…
– Ты не рада?
– Я очень рада, Костя. Что сказал тебе мой отец?
– Неважно, что он сказал. Но я после этого не спал и не ел, думал, больше они не позволят мне тебя увидеть.
– Я тоже. Как будто меня убили.
– Как будто вырвали что-то изнутри.
– Мне все же не по себе, что ты так жестоко поступаешь со своей женой… Она ничего с собой не сделает?
Лицо Кости исказилось в отвращении.
– Она не такой человек. И я не хочу говорить и вспоминать о ней рядом с тобой. Просто знай – она тоже расплачивается за грешки.
Я слабо улыбнулась, чувствуя себя абсолютно вымотанной и обессиленной. И, тем не менее, самой счастливой на всем белом свете.
– Хочешь есть? – спросил Довлатов и поцеловал меня в переносицу.
– На самом деле… зверски, – призналась я, изогнув уголок рта.
– И я тоже. Пойду вниз, вернусь с едой. Не вздумай никуда убегать.
– Да куда я от тебя теперь денусь, – улыбнулась я.
– Да вдруг побежишь жаловаться на совращение, – не преминул пошутить он. – Я быстро.
Он ушел, плотно закрыв за собой дверь, словно оставил в номере невесть какое сокровище, а я вышла на маленький балкон, облокотилась о перила и вдохнула поглубже теплого летнего воздуха. Боже мой. Как же хорошо. Настолько все горит внутри от счастья, что хочется кричать в это ночное небо, усыпанное фонарями звезд. Я сегодня чувствую себя неотъемлемой частью этого бесконечно прекрасного пространства. Наедине с самим собой ощущение эйфории только усиливается. И, что странно, меня больше и правда не волновало то, что будет дальше. Главное, чтобы в этом будущем, каким бы оно ни было, рядом был Костя, тогда всё можно будет пережить, со всем смириться.
Через пять минут за спиной скрипнуло – обернувшись, я увидела Довлатова, закрывающего за собой дверь ногой, в руках держащего два больших бумажных пакета. Лицо у него было таким же довольным, как у меня. Почувствовав прилив бодрости, я кинулась к нему и, поднявшись на носки, дотянулась до губ. Довлатов развел руки с пакетами в стороны, наклонившись ко мне и бросившись в омут отрывистого поцелуя со всей исступленностью.
Я положила ладони ему на живот, чувствуя, что голод больше не дает о себе знать. Его длинные пальцы разжались и крепко схватили меня за талию, а пакеты вывалились из его рук прямо на пол, еда рассыпалась вокруг, но мы уже слишком увлеклись друг другом, чтобы обращать внимание на мелочи. Голод, так мучивший пять минут назад, отошел на задворки разума, сигнализирующего красной мигающей лампой о надвигающемся шторме. Шторм этот был естественной реакцией на сближение двух до предела наэлектризованных тел – моего и Довлатова.
Костя целовал меня медленно и томно, растягивая удовольствие и откладывая самое сладкое на потом, ведь впереди еще целая ночь, и мы принадлежим друг другу. Я и сама в этот раз не хотела торопиться, хотя взведенное тело рвалось и металось, а в памяти всплывали картинки нашей первой близости – страстной, слепой, обезумевшей. Это тогда мы дорвались друг до друга, оголодавшие, озлобленные, и торопились, будто боялись, что нас вот-вот застукают и разнимут, раскинут, разбросают, но сейчас… Сейчас он находился полностью в моем распоряжении, и спешить было некуда.
Думаю, Довлатов мыслил в том же ключе.
Как странно, во мне рядом с ним загорается коктейль из нежности и необузданной страсти, из ласки и взбалмошности. Наверное, это и есть – потерять голову, потому что от его касаний мой мозг отъезжает куда-то далеко и возвращаться не обещает. Мне действительно сносит башню, и это приятно. Я готова снова и снова нырять в это тягучее, словно деготь, и сладкое, как пастила, безумие, которое так боюсь потерять.
С ним я чувствую себя красивой и желанной. С ним я чувствую себя не просто счастливой, а самой счастливой в мире.
Ни одного мужчину я еще никогда не хотела так мучительно и до помутнения рассудка, как хочу Довлатова. Деготь неспешно растекался по моим пальцам, ласкающим Костины плечи и шею, а вкус пастилы проникал в меня с его губ.
– Не могу понять, как тебе не мешает моя борода.
– Абсолютно не мешает, – неохотно делая паузу, заверила я.
– Развратник
