– Никогда не угрожай мне, Луи. Никогда. – Ропер взглянул на двоих мужчин, наблюдавших за ним, и кивком указал на бар. Прежде чем Винс Бренсон и Гуннар Линберг поняли, что грядет, люди Ропера подняли пушки и выстрелили в чикагцев – идеальное попадание в цель.
Твою мать. С бешено колотящимся сердцем Хокинс оглядел комнату. Все люди, находившиеся в «Джек О`Найнс» замерли на своих местах. Никто не думал, что на повестке дня тройное убийство.
Выдохнув, Хокинс попытался успокоить сердце, рвущееся из груди, и сказал себе, что, возможно, пришло время искать себе другую работу. Эта – полный отстой, глобальных размеров.
– Дэнни, Брэд, собирайте команды. Вы идете со мной, – позвал Ропер. – Мне нужно кое-где остановиться. – Остальные. Уберите этот бардак и валите в укрытие.
Уголком глаза Хокинс заметил, как четверо мужчин склонились над Бренсоном и Линбергом и потащили тела к задней двери.
– Кристо, – сказал Ропер.
Мать твою.
– Jefe. – Он медленно пошел вперед.
– Иди и приведи мне этого недоноска Йонгера. Проверь те места, где его видели, и притащи его в ангар «Аватрикс» в старом аэропорту Стейплтон. Встретимся там. Если вор он, я превращу его в вяленое мясо. Если не найдешь его, я превращу тебя в вяленое мясо.
Отлично. Именно такие стимулы к действию они с Куином и любили – гребаные угрозы а-ля вяленое мясо.
Реган часто бывала в музее по ночам: помогала принимать фандрайзеров, следила за проведением ежегодного Динозаврового съезда и просто работала допоздна, чтобы закончить дела или подготовить хрупкий экспонат к перевозке или выставке. Но она не нервничала. Никогда. До сегодняшней ночи.
Ее руки дрожали, пока она вставляла ключ в замочную скважину лабораторной двери. Та же проблема возникла с введением кода на входной двери – после ее второй неудачной попытки Уилсон взял это в свои руки и провел их вовнутрь.
Забрать Бэтти со Стил Стрит ей было легче. Джонни скептическим отнесся к мысли о том, чтобы помочь им, но, учитывая, что он был наполовину сонный, двум настойчивым взрослым, привыкшим командовать, не составило труда настоять на своем.
Открыв наконец дверь, она щелкнула по выключателям, и лаборатория наполнилась светом. Последнюю пару недель она работала в застекленном помещении, вдоль стены которого выстраивались посетители, чтобы понаблюдать за вскрытием окаменелостей. Она сама и все сотрудники музея старались удостовериться, что выставленный на обозрение процесс работы хорошо понятен зрителям – но черт ее дери, если она знала, как можно было бы охарактеризовать то, что сейчас занимало самую середину ее рабочего стола. «С определенной вероятностью, гнездо Тарбозавра, которое украл мой дед у человека, который украл его у преступника, который украл его у кого-то, кто набил гипсовую обертку алмазами, но, пожалуйста, не нужно звонить в полицию». Звучало несколько многословно.
Господи, что если это, и правда, гнездо Тарбозавра? Что если оно действительно напичкано алмазами?
– Ну да. Там, где я его оставил. – Довольно захихикав, Уилсон отправился к столу, на котором подобно скале возвышалась окаменелость. Глыба камня и гипса, состоящая, если повезет, также из окаменелой яичной скорлупы и окаменелых костей, была трех футов в ширину и четырех в длину. В одно и то же время она представляла собой и большую опасность, и манящий соблазн.
Но Реган поняла, что колеблется. Ей вдруг пришло в голову, что отпечатки пальцев на этой штуке могут быть не в ее интересах. Но, с другой стороны, она ничего не крала – она возвращала. Маловероятно, чтобы Стил Стрит стала выдвигать обвинения против Уилсона, учитывая то нелегкое положение, в которое попали невольные участники этой истории.
Каким-то образом успокоенная этой логикой, она позволила возбуждению просочиться внутрь, и когда это произошло, почувствовала, как в предвкушении пальцы начало покалывать. Насколько ей было известно, это – первое обнаруженное гнездо хищника Мелового периода. И уж конечно, первое, с которым ей доведется поработать.
Уилсон вызвался снять гипсовую упаковку, которую в спешке соорудил, и только потом она позволила себе вступить в игру. Пока Реган росла, они всегда были одной командой, поэтому сейчас легко нашли нужный ритм совместных действий.
Разрушенный гипс открыл окаменелость, состоящую из того, что должно было быть яйцами: два разбитых, но одно целое. Больше всего на свете Реган хотела заняться этими яйцами – соскоблить окружающий камень, освободить их, изучить скелет эмбриона и кости добычи, которую динозавр мог оставить в гнезде.
А потом Уилсон вытащил первый алмаз… затем второй… третий… пока на столе не образовалась кучка из десяти камней. Боже правый. Все как он сказал. Гипсовый чехол был полон алмазов. Их были сотни. Реган едва могла поверить в то, что видела.
Большинство из них были совсем небольшими, некоторые – намного крупнее; каждый скорее походил на бесцветное стекло, чем на потенциальный ограненный бриллиант. Некоторые до сих пор оставались запечатанными в кимберлите. Одни были круглыми, другие по форме напоминали квадраты или треугольники. И все они стоили целое состояние. Кровавое состояние.
«Боже мой», – подумала она, беря в руки очередной алмаз и опуская его в небольшую холщевую сумочку, вынутую Уилсоном из лабораторной кладовки. Работа с окаменелостями ни когда не отличалась быстротой, и сбор алмазного урожая исключением не стал. Для нее, как и для Уилсона, настоящим сокровищем было гнездо с окаменевшими яйцами, скрывавшееся под слоем гипса и драгоценных камней. На изучение такой находки уйдут целые годы – годы, которые также принесут с собой немалую славу.
В ее фантазии уже проникли «Нешанл Джеографик» и Смитсоновский институт. Может, даже документальный фильм.
В процессе работы Реган поняла, что наконец расслабилась и вошла в состояние контролируемого возбуждения. Это была ее работа. Это была ее жизнь: тихие пределы палеонтологической лаборатории, многовековые кости, застывшие в камне, и тайны, извлекаемые из скальных пород… и в этот раз алмазы. Господи.
Ей нравилась эта работа. Она удерживала жизнь на проторенной дорожке. Любой нормальный рабочий день мог принести с собой неожиданности, восторги и чудесные прозрения, но шел он в медленном, размеренном темпе. Ничего не случалось на скорости сто двадцать миль в час. Эта работа была вдумчивой, не связанной с судорожной дрожью или перехватами дыхания от сковавшего ужаса.
Только…
Она внезапно замерла, краем глаза уловив какое-то движение в затемненной части музея. Волоски на ее шее медленно поднялись, посылая волны ужасающей паники вниз по позвоночнику.
