Да, Макс определенно помнил. Чертовски трудно забыть голую Джину в его постели.
Он взглянул на Риту, которая была достаточно умна, чтобы не нуждаться в разъяснениях.
Вот только той ночью Джина совратила его. И так она делала часто. Обычно всегда.
Джина делала первый ход. Хотя, если быть справедливым, он никогда ее не останавливал.
Да, он пытался, но это никогда не было искренне. И он никогда не достигал цели.
Потому что если она так охотно и свободно отдавалась, кем он был, чтобы отвергнуть ее?
И не был ли он самым большим чертовым лгуном в мире?
Истинная правда была в том, что он страстно желал эту девушку. Днем и ночью. Их отношения были со всех сторон неправильны, и он знал, что должен держаться от нее подальше, но, – проклятье! – не мог. Поэтому, что бы она ни предлагала, он брал. Жадно.
Как наркоман, который знал, что рано или поздно его лишат кайфа.
– Давайте вернемся немного назад, – сказала консультант. – К той истории, о которой вы упомянули.
Она посмотрела на Джину.
– Я могу вкратце повторить Максу часть из того, что вы сказали мне по телефону?
– Пожалуйста.
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, – сказала Рита, – но вы встретились четыре года назад, когда Джина была пассажиром угнанного авиалайнера. Это было до девять- одиннадцать[2] – самолет был в...
Она порылась в записях.
– Казбекистане, – сказал Макс.
– А вы были... переговорщиком ФБР? Я думала, Соединенные Штаты не ведут переговоров с террористами.
– Не ведут, – пояснил он, – но мы говорим с ними. Пытаемся убедить их сдаться. В худшем случае, мы останавливаемся. Мы выслушиваем их жалобы, склоняем к переговорам, пока спасатели – в данном случае команда «котиков» – берут под контроль захватчиков самолета.
Рита кивнула:
– Понимаю.
– В действительности, освобождение занимает примерно тридцать секунд, – сказала Джина терапевту, – но это сложная хореография. Они должны взорвать двери и убить захватчиков, и постараться не ранить никого из пассажиров. Требуется время, чтобы подготовиться к этому.
Рита сосредоточилась на Джине.
– И вы были на том самолете все это время. Все те... часы?
– Дни, – мрачно поправил ее Макс. Он сел обратно. Это было что-то, о чем Джине нужно было поговорить, пережить ее горький опыт заложника. Как бы он не ненавидел терапию, он готов был вытерпеть иглы под ногтями, если бы это помогло ей прийти в себя.
– Террористы, которые захватили самолет, завладели списком пассажиров и узнали из него, что дочь сенатора Кроуфорда, Карен, на борту.
– Вот только ее билет был украден, – вставила Джина.
– Захватчики потребовали от нее сделать шаг вперед. Конечно, она так не сделала, ведь ее там не было. Бандиты пригрозили, что начнут убивать каждого на борту, так что Джина встала и притворилась той девушкой.
Макс вынужден был остановиться и откашляться. Ее невероятная, самоотверженная храбрость все еще сводила его с ума.
– Они притащили ее в кабину самолета, подальше от остальных пассажиров.
– Вы все это время провели под прицелом, – Рита тяжело выдохнула, – в полном одиночестве?
Но Джина покачала головой:
– Я была не одна. Макс был со мной.
Проклятье, она всегда это говорит.
– Я был в терминале аэропорта, – сказал он терапевту, – я использовал радио, чтобы поддерживать контакт с самолетом. Джина действовала как посредник, потому что непосредственно со мной террористы говорить не хотели. Так что я говорил с ней, зная, что они слушают.
– Это не единственная причина, по которой ты говорил со мной, – сказала Джина.
Она была права. Он чувствовал неуместное притяжение к ней с самого начала.
– Она дала вам перечень повреждений, которые получила, пока я был с ней на том самолете? – спросил Макс у терапевта. Он отмечал их на пальцах. – Сломанное запястье, сломанные ребра, подбитый глаз, множество порезов и ушибов...
– Она упоминала нападение, – сказала Рита, – конечно.
– Нет, нет, мы не используем это слово, – сказал Макс, – мы предпочитаем жесткую правду. Мы называем это тем, чем оно является – насилие.
Слово, казалось, прозвенело в наступившей тишине, и он почувствовал, как сжалось горло и скрутило живот. О боже...
– Это, наверное, было ужасно, Макс, – тихо сказала Рита, – слышать все это, быть свидетелем происходящего насилия. Джина сказала, там работали камеры наблюдения.
Вероятно, это зрелище вас опустошило.
Почему она говорила с ним?
– А особенно из-за Джины, не находите?
– Я наконец начала прощать себя за это, Макс, – сказала Джина. – Боже, это же ты сказал мне, что в этом не было моей вины, что я не провоцировала их. Почему ты не можешь сделать то же самое?
Терапевт повернулась к нему.
– Давайте разберем это подробнее. Помните ли вы, что чувствовали, что вы...
– Вы что, шутите?
Конечно, она не шутила. Терапевты не шутят. На самом деле, шутки с клиентами находилось в «Гигантском Списке Вещей, Которых Нельзя Делать» в книге правил терапевтов, наряду с использованием пукающих подушек и пластмассовой рвоты и надеванием белых пальто после Дня труда.
Но Макс наконец понял. Сегодня они были тут не ради Джины, они были тут из-за него. Как будто это могло помочь. Как будто копаясь в его злости и вине и размешивая их, можно сделать что-то еще, кроме как заставить его взвыть от безысходности и боли.
Он поднялся, опираясь на трость.
– С меня хватит. Извините. Я не могу...
– Тогда что же нам делать? – мягко спросила Джина. – Наши отношения действительно лишь на время? Ты знаешь, я справлюсь с собой. Я останусь лишь на неделю-другую, пока ты не завершишь курс реабилитации. Останусь, пока ты не сможешь обходиться без трости. Но на самом деле я лгу себе. Я просто продолжаю ждать, надеясь что… я не знаю...
Она рассмеялась, и этот смех был полон боли.
– Может, я думаю, если мы продолжим заниматься любовью, ты проснешься однажды утром и скажешь: «Я не могу жить без тебя...»
Иисусе.
– Чего я не могу сделать, так это дать тебе то, что ты хочешь, – прошептал Макс.
– Даже если все, чего я хочу, это чтобы ты говорил со мной? – ее глаза наполнились слезами. – Было время, когда... Ты рассказывал мне все.
Макс не мог ответить на это. Что он мог сказать? На самом деле, нет, я слишком о многом умалчивал...
Тишина, казалось, окружила их, все сжимаясь и сжимаясь.
Рита прервала ее.
– Джина, если бы ты могла сказать что-нибудь Максу прямо сейчас – что угодно – что бы это было?
– Прекрати обращаться со мной, словно я могу сломаться. Даже когда мы занимаемся любовью, ты так... осторожен. Как будто берешь весь этот семьсот сорок седьмой в кровать каждый раз... Разве ты не можешь просто... позволить этому уйти?
