— Вольдек, не заходи туда! Давай, затаскивай их. Вырубились отчего-то, надо…
Голос как будто знакомый, но кто-то входит, и я брызгаю ему в лицо из баллончика с дезодорантом. Человек вскрикивает, закрывает лицо руками, а нож уже на пути к его сердцу. Если бы только что взгляд Древнего не лишил меня остатка сил, я бы успела, а так крепкая ладонь толкает меня, и я, поскользнувшись, падаю, приложившись головой о краешек ванны. Свет в глазах погас.
— Я ничего не понимаю.
Наташка нервничает, испугана, но держится. Кто-то ходит по гостиной, на кухне звенит посуда, а я лежу на знакомой тахте в спальне и слушаю, как за дверью Керстин Бартон поливает, сука такая, меня грязью перед моей когда-то лучшей подругой. Решение убить ее крепнет во мне, как свежезамешанный гипс.
Я сажусь и оглядываюсь в поисках хоть какой-то одежды.
— И что, она теперь всегда будет такая? — спрашивает Наташка.
— Мы не знаем.
— Господи, вы бы ее видели! Это было так страшно… Но те люди собирались нас убить. Зачем? Почему?
— Думаю, скоро все закончится, так или иначе.
О как! Керстин знает что-то, чего не знаю я? Кстати, по-русски она говорит абсолютно без акцента.
Интересно, как Бартон здесь оказалась? Слежки я не заметила, хотя это, конечно, не показатель — если за мной не следили, как же давешние хитрецы оказались сегодня там, где оказались? И место, где они ждали, было единственным пригодным для засады. А теперь и Бартон заявилась. Так, глядишь, и Курт Монтоя скоро на огонек заглянет.
— Вольдек, все в порядке?
— Да какое там — в порядке! У твоей сестрицы характер еще хуже, чем у тебя, хотя раньше я считал, что это технически невозможно.
Ба, а парень-то — тот, что встречал меня в аэропорту и дал машину.
— Я же тебя предупредила, чтобы ты не входил.
— Чисто автоматически получилось. Теперь не знаю, когда смогу нормально видеть. Убью ее, заразу!
— Если сможешь. Лично мне так и не удалось.
— Черт, даже не напоминай! Отродясь такого не видел!
Так, Наташка, Вольдек и Бартон в комнате. А кто возится на кухне? Впрочем, неважно. Вот моя сумка, за тахтой, в ней белье и одежда. И теперь я намерена испортить им междусобойчик. Хватит сплетничать обо мне.
— Крепкая у тебя башка, Величко.
— А тебе, Бартон, надо жрать поменьше сладкого.
Мы прожигаем друг друга злобными взглядами, в ее руке блеснул мой нож. Ну, нет, милочка, этот твой трюк я уже знаю… Через какую-то секунду нож уже вибрирует в моей руке — привет, красавчик, скучал по мне?
— Господи, да что ж такое! — Кажется, с Наташкой скоро случится истерика.
— Тетя Роза шлет тебе привет, — сообщает Керстин.
Я молча иду в кухню, потому что хочу пить. И я уже знаю, кого там увижу.
На меня смотрят две пары глаз — голубые и черные. Интересно, знают ли парни, что случилось в храме Древнего? Или это мое персональное сумасшествие? Неважно. Я ужасно рада видеть их обоих. Вот только что они здесь делают?
— Эд приготовил сэндвичи, — докладывает Луис.
Всего-то? Выдавили собой все пространство из крохотной Наташкиной кухни…
— Что вы оба здесь делаете?
— Тори, так было правильно. — Эд глядит на меня с такой нежностью! — Ты не должна оставаться наедине с этим.
— Значит, вы так решили?
— Тори, прошу тебя.
Ну да, достаточно просто попросить, чтобы все разрешилось, как же!
— Ладно. Сэндвичи так сэндвичи.
Я, черт подери, ужасно рада их видеть. Побыла одна несколько суток, добираясь сюда, но соскучилась так, словно мы не виделись годы. Потому что только с моими Синчи я ощущаю себя целой. Потому что мы втроем стояли насмерть там, в мраморном храме Древнего.
— Тори, ты тоже это видела? — как будто скопировав мои мысли, спрашивает Луис.
— Я же там была, — уже не удивляюсь я этому. Наша троица — почти единое целое, во всяком случае, мы настроены на одну волну. — Давай потом надо всем подумаем, ладно? Но, как бы там ни было, оно подохло.
— Похоже, так и есть. Ты не…
На пороге возникает парень, которому я «подлечила» глаза. Что ж, сам виноват. Нечего было врываться в ванную, когда я не одета, это невежливо.
— Валим отсюда, быстро!
Я понимаю: произошло что-то нехорошее. На расспросы времени нет, но схватить сумку — есть. Хорошо, что не успела ее распаковать.
Мы поспешно выскакиваем из квартиры. Наташка бледная и испуганная, Луис почти несет ее. Что же могло случиться? Вокруг тихо и безлюдно, как и должно быть в два часа пополуночи. Где-то в траве надрываются сверчки, но больше никаких звуков.
— Вы спятили?
— Тихо! — Вольдек яростно смотрит на меня. — Где мы можем сейчас спрятаться?
— Есть несколько мест, если уцелели. Нат, наша точка на месте?
— Спроси что-нибудь полегче. Я что, лазила туда? Гараж стоит, а остался ли проход, не знаю.
— Ну, так пора проверить.
Наташка вцепилась в Луиса, как утопающий за спасательный круг. Они стоят в свете лампочки под козырьком подъезда, и я вижу: оба скроены по одному шаблону, и глаза у обоих удлиненные, черные, горячие. Да, да, у них совершенно одинаковые глаза! И похожие смугловатые лица. Бывает же так!
Я ныряю во тьму, и остальные бесшумно следуют за мной. Минуем заросли кустов, деревянные сараи и трансформаторную будку — крепкое строение из красного кирпича, на котором кто-то еще до нас синей краской написал «НАТАША» и нарисовал сердце, пробитое стрелой. Затем оказываемся на тропинке, ведущей за гаражи, стоящие в два ряда, задними стенками впритык друг к другу. И между ними в одном месте есть щель. В детстве мы легко проходили там, залезали на крайний гараж и вели наблюдение — над воротами приспособлен бетонный бордюр, который закрывал нас. Он и сейчас на месте. Когда-то, правда, пройти здесь можно было легко, а теперь полно мусора, но мы протискиваемся.
Эд поднимает меня наверх, и я оказываюсь на крыше гаража. Что ж, тут все по-прежнему, бетонные перекрытия залиты смолой. Когда-то мы попробовали ее поджечь, и она загорелась! Хорошо, что мы перед походом туда пили газировку в автоматах, Петька со Славкой быстро все погасили.
Наш отряд все по очереди поднимается ко мне, и вовремя — перед подъездом останавливаются несколько машин, из них выходят люди.
— Что это значит? — спрашиваю я во тьму.
Запыленная крыша знакомо пахнет теплой смолой, а рядом устроился Эд, с другой стороны пытается пристроить свои сиськи Бартон.
— Мне позвонил один мой друг и велел немедленно уходить.
Голос у Керстин холодный и бесцветный. Наверное, обиделась на мое замечание насчет сладкого. Ну не могу же я ей сказать, какая она красивая и счастливая, потому что ее ждет Эрик! Господи, Эрик… Я запретила себе думать о нем. Так же, как когда-то запретила себе думать о матери, о Наташке, о Гарольде. Я умею наступать себе на горло. Счастливей меня такая экзекуция не делает, зато можно жить дальше.
