– Значит, время есть… – Валька вдруг прижимает меня к стене. – Ань, ну не надо кочевряжиться. Не строй из себя целку, ты же спишь с Игорем. Дай и мне по старой дружбе.
– Ты пьян.
– Есть немного. Но трезвый не сказал бы тебе этого, а сейчас скажу. Я могу трахаться лучше, чем Игорь, ты не знаешь, что теряешь.
– Иди к тем, кто это оценит. Проваливай. Не то…
– Не то – что? Скажешь, что я тебя изнасиловал? Так сама меня впустила, тебя же шлюхой назовут. Ань, мы здесь одни. Все будет по-тихому. Один раз, и все, дружим дальше.
– Ты спятил, иди проспись.
– Спятил? Да, наверное, спятил, раз готов на все, чтобы ты бросила Игоря и была со мной. Но если я не могу быть с тобой так, значит, возьму на своих условиях. Ань, давай не будем все усложнять. Один раз, просто не сопротивляйся.
– Валь, зачем?
– Да затем, что люблю тебя, блин! И хочу, чтобы у меня было это воспоминание. Прошу тебя! Никто ничего не узнает, тем более Игорь. Клянусь, больше не заведу такой разговор, но один раз ты будешь моей.
Чуть отстранившись, Валентин стаскивает с меня кофточку. И тут я словно просыпаюсь. Вот кого я убью, чтобы успокоиться. Или он убьет меня.
– Нет. Проваливай.
Я упираюсь кулаками в его грудь. Но он сжимает меня крепче, его руки безжалостно сдирают одежду, которая трещит по швам. Вцепляюсь ногтями ему в его лицо, Валька от неожиданности отшатывается и наносит удар – короткий, сильный. Кровь такая соленая… Потом бросает меня на пол как тряпичную куклу, а в груди у меня разрастается боль. Наваливается сверху, но я сопротивляюсь, как могу. Не хочу, чтобы кто-то прикасался ко мне после Игоря! Но Терновому нет до этого дела, и он снова бьет меня – аж в глазах темнеет. Я проваливаюсь во мрак, успевая почувствовать, как что-то врывается в меня так резко, словно ножом ударили, и я кричу, а Валька закрывает мне ладонью рот. И вдруг кто-то отрывает его от меня. Дядя Ваня, наш сосед справа. Наверное, я снова не заперла дверь…
– Она приходит в себя.
Больничная палата маленькая и светлая. Заплаканная мама, Надежда Гавриловна бледная и как-то враз постаревшая.
– Анечка, ты как?
Не знаю. Мне все равно. Игоря нет, и меня тоже нет. Я не хочу разговаривать, потому что нет больше моего любимого, он умер у меня на руках, и я умерла с ним. А Валька… Да какая разница? А в груди растет боль, гудит голова. Я не хочу никого видеть, закрываю глаза. Но все еще слышу.
– Переведем ее в другую школу.
– Это не поможет. – Надежда Гавриловна вздыхает. – Город маленький, слухи поползут.
– У меня сестра двоюродная в Верхнеднепровске директором школы работает.
– Если примет Аню, то выход наилучший. Осталось год доучиться.
– Примет, конечно. Только бы дочка выздоровела. Врачи говорят, что-то с сердцем у Анечки. Позавчера Ольга Терновая приходила, требовала забрать заявление. Я ее выгнала. Так она потом напилась и такое орала на весь двор… Все уже знают. Вроде бы и сочувствуют, но вы же знаете, как у нас…
– И теперь тоже скандалит?
– Нет, притихла, молча ходит. Наверное, в милиции ей вправили мозги. Иван же ее сыночка прямо на месте преступления поймал. Так вовремя сосед там оказался! Ведь мерзавец и убить Аню мог, с пьяного станется. Сейчас-то уж, как протрезвел да понял, что натворил, волком, говорят, воет в камере. Да только сделанного не воротишь.
– Главное, девочка жива. Игоря не нашли?
– Нет. Пропал – как в воду канул. Крови там, в квартире, было много. Не только Игоря. Дочка еще не знает, очнется, будет ждать его… И как сказать ей? Они же… все время вместе были.
– Я знаю. Такие юные, а так зрело любили друг друга. Но Аня сильная, со временем скажем. Фамилию и имя ей нужно сменить, чтобы в новую школу пришла с новыми документами.
– Сделаем. Мы все сделаем для нее, лишь бы здоровье поправилось…
Но Анна умерла в тот день. И видит бог, так было лучше для нее.
Мы с Панковым, оба сердито надувшись, поднимаемся ко мне в квартиру. Интересно, он так и собирается жить у меня? Не то чтоб я сильно возражала, но мне просто интересно, где он вообще живет, когда не живет у меня. Хотя интересно не настолько, чтобы сейчас об этом спросить.
Квартира дышит знакомым запахом уюта. Бог ты мой, как же я рада быть дома!
– Чур, я первая в ванную!
Пусть посидит и остынет. Да и нечего нам маячить друг у друга перед глазами. А играть со мной в молчанку – дело бесперспективное, учитывая мой брак с Лукашем.
Моя кровать широкая для одного человека, и когда Вадик дома, мы с сыном каждый вечер тусим здесь – читаем книги, разговариваем, смеемся, смотрим мульты в Интернете, и никто не влетает к нам с перекошенной от ненависти рожей и с яростным истеричным визгом, мол, как вы меня достали своим идиотизмом. Но чаще, пока Лукаш жил с нами, в квартире стояла напряженная тишина. Фу-ты, вспоминать такое на ночь глядя… И все из-за Игоря, потому что тот вдруг решил поиграть со мной в молчанку.
Теперь он плещется под душем. Слава богам, следит за собой, не то что Лукаш, которого в ванную надо было силком загонять. Так, все, вечер воспоминаний объявляю закрытым, дальше – танцы. Это я шучу, потому что жутко хочу спать. И пусть Игорь хоть утонет.
Мне снится Телехово. Около уличной печки хлопочет бабушка, бросает в огонь кукурузные стебли. Мурзик сидит под сливой, во дворе цветут астры – ага, значит, начало августа.
– Где ты носишься?
Бабушкино лицо обрадованное и ласковое. Действительно, что-то я припозднилась, непонятно отчего.
– Молока выпей, свеженького нацедила. Вон кувшин на столе.
– А дедушка где?
– С Мироном за сеном поехал, на Росань. Леся пироги поставила, скоро принесет.
Я пью молоко. Оно теплое и пахнет так знакомо….
– Игоря я уже напоила, побежал куда-то.
– Разве Игорь здесь?
– А где ж ему быть? Конечно, здесь.
Огонь в печи разгорается все ярче. Наверное, початки кукурузы в котле варятся.
– Ну, тогда я тут останусь, дедушку подожду. И по Игорю соскучилась.
– В другой раз, родная моя, в другой раз.
Бабушка улыбается, огонь в печи слепит глаза. А меня тянет куда-то. И кувшин опрокинулся, молоко заливает все вокруг…
– Рита, Рита!
Кто-то трясет меня за плечи. Конечно, Игорь. Но не тот Игорь…
– Тебе просто что-то приснилось, не надо плакать.
Разве я плачу? Да, раз щеки мокрые. Я так скучаю по ним, моим дорогим, уже умершим… Я была счастлива, когда они были живы, и мне очень их не хватает. Днем я боюсь о них даже думать, потому что тогда со мной случается то, что сейчас, после этого сна: я плачу и не могу остановиться. Тоска по тем, кто ушел, выскальзывает из того уголка памяти, где я прячу ее, наваливается на меня, и я тоскую – по их голосам, по тому счастливому ощущению, что они есть у меня и все хорошо. Ужасно несправедливо, когда уходят навсегда те, кто так нужен для счастья. И только во снах иногда все как прежде. Но я никак не могу там остаться…
