– Аня, пора его искать. Мне все это не нравится.
– Пора, – моментально согласилась та.
– Куда обратимся? В милицию?
– Как знаешь… У тебя ведь есть какие-то знакомые?
– Найдутся… Так будет вернее. – Он говорил отрывисто, ни на кого не глядя.
Света помедлила на пороге. Она хотела во всем признаться, попросить не поднимать паники, сказать, что Сергей скоро перебесится и сам придет с повинной… Но промолчала.
«Обезьяна, – думала она, укладываясь в постель. Сегодня она легла в комнате брата, уж очень острой стали тоска по нему и тревога. – Но ведь обезьяна-то правда была! И еще… Я все шкафы перерыла, все ящики. И нигде нет наших свидетельств о рождении. Интересно, а двойняшки могут сойти с ума одновременно?»
* * *
Лида вернулась очень поздно. В эту субботу она решила не сидеть за пишущей машинкой, а поехать в общежитие, расспросить тамошних обитателей. Вдруг кто-то из них приютил у себя Алешу и даже не подозревает, что того ищут? Ведь Лида не звонила о своей потере на всех углах.
Она знала, что из сокурсников мужа там никого не осталось, кроме двух аспирантов. Оба жили на верхнем, привилегированном этаже. Здесь было чище, пустынней, чем внизу, и на солнечной кухне одиноко варился настоящий домашний борщ. Вскоре появилась и хозяйка борща, о чьем появлении возвестила упитанная рыжая кошка, первой вошедшая в кухню. Лида поздоровалась с незнакомой женщиной и назвала ей две фамилии.
– Семьсот четырнадцатый и семьсот шестнадцатый, – ответила та. – Они соседи.
«Семьсот четырнадцатый» был спившимся перевод-чиком с фарси, говорившим по-русски с жутким латышским акцентом. «Семьсот шестнадцатый» – изможденным критиком, кротко поглядывавшим поверх очков на свое хилое дитя, изобретательно игравшее со сборником статей Гумилева. Лида с трудом поняла, что ей сообщил переводчик, с еще большим трудом перекричала младенца, принадлежавшего критику, но ничего не добилась. Оба ничего об Алеше не знали. Они и помнили-то его едва-едва.
Тогда она спустилась ниже, прошла по шестому и пятому этажам, стучась в знакомые комнаты и находя там новых постояльцев. Заглядывала на кухни, в умывальни, вдыхала густые, влажно-жирные запахи длинных коридоров, спотыкалась о продранный линолеум… И ничего не нашла. Зато ее углядели две подружки-переводчицы, и выяснилось, что у одной из них день рождения. Лида зашла к ним на несколько минут, а просидела дотемна. С горя выпила несколько рюмок водки – от последней ей стало совсем не по себе, и вернулась домой, полная раскаяния и недовольная собой.
– Ну-ну, – заметила Вера Сергеевна, с первого взгляда поняв, в чем дело. – Не советую этим увлекаться.
– Да я и не… – Лида взялась расстегивать куртку, но тут ее рука замерла – слишком потрясающей была новость.
– Звонил твой Алеша, – с поразительным пренебрежением бросила та. – Сокровище…
– Звонил? Когда?!
– Около шести. Спросил тебя, я поинтересовалась, что передать? Тогда он поздоровался и сказал, чтобы ты не беспокоилась, он скоро вернется. Очень извиняется, что не позвонил раньше.
– Боже мой… – только и сумела ответить Лида. Ее качнуло, она осторожно потрогала голову. Коридор отплыл было в сторону и с большим трудом причалил на место. – Сколько же…
– Девять дней, – перебила хозяйка. – Через девять дней объявился, прямо как на поминки. Я ему так и сказала, что это свинство, если только с ним ничего не случилось. А он ответил, что так сложились обстоятельства, и повесил трубку.
– И это все?!
– Все. – Женщина крутанула на пальце кольцо с ключами и с какой-то яростью заперла входную дверь на все замки. – Попомни мое слово, детка, – это очень плохой симптомчик. Если он не понимает, что ты беспокоилась о нем, то значит, и сам не беспокоится о тебе.
И, как будто сразу потеряв интерес и к сказанному, и к самой Лиде, Вера Сергеевна отвернулась и пошла к себе в комнату, бормоча что-то вроде: «Мерзкий день, отвратительный день…» Со спины она была похожа на старуху.
Даже хорошая новость иногда бывает некстати.
Хозяйка могла говорить что угодно – Лида все равно была счастлива. «Обстоятельства? Если есть какие-то обстоятельства – значит, он жив! Так я и знала, что жив!»
Закрыв за собой дверь комнаты, она от избытка чувств немножко попрыгала и поплясала на рассохшемся паркете, стараясь не очень топать. Доплясав таким образом до окна, она отдернула штору, показала язык ночной темноте – Лида все еще была слегка навеселе – и с размаху опустилась на стул.
– Слава тебе господи! – сказала она, обращаясь к своей пишущей машинке и разбросанным бумагам. – Отлегло! И зачем я только в милицию ходила?
Она напилась холодной воды из чайника, расчесала растрепавшиеся кудри и впервые призадумалась. Ее ничуть не тронули назидания хозяйки, но все-таки кое-что смутило. Например – в каком таком месте мог оказаться Алеша, чтобы оттуда не было возможности позвонить? «Хотя, он говорил не о месте, а об обстоятельствах… Может, все-таки имелась в виду больница? Тогда почему не сказал какая? Я бы поехала туда прямо с утра!» Лида почти не была обижена, ей просто хотелось узнать подробности. Только теперь, когда она узнала, что муж жив и благополучен, Лида поняла, под каким гнетом прожила последнюю неделю.
«И как я еще могла что-то писать! – подумала она, рассматривая себя в зеркале. – Спала плохо, думала бог знает о чем… Теперь похожа на привидение – вон какие синяки под глазами! Ну, раз уж он вернется, мне сам Бог велел продолжать! Придет и почитает роман, он же так меня торопил…»
Она снова села к столу и просмотрела все написанное. Лида была так возбуждена, что ей не верилось, что сегодня она сможет работать. Но установившаяся в комнате тишина, тьма за окном и крупитчатый шорох снега по стеклу мало-помалу утихомирили взбудораженное биение сердца. Девушка зажгла лампу и еще раз прислушалась. Сейчас раздастся медленный, сосредоточенный стук машинки, но пока в ее власти было сохранить тишину неприкосновенной.
«Каждую ночь я как будто режу тишину на куски и сшиваю их… Цок-цок-цок… Главные тайны впереди, и они самые трудные. Нужно хотя бы записать свои мысли, иначе вконец запутаюсь… Итак, Эдвин жив, а Дэчери – это Баззард. Но кто такая старуха?»
И в самом деле, пока она даже не коснулась этой тайны, которая всеми исследователями признавалась значительной для сюжета. Лида попросту боялась это делать – ведь все, что касалось этой загадочной женщины, было покрыто туманом. Точнее – дымом опиума, которым та торговала в своем грязном лондонском притоне.
Об этой женщине было известно совсем немного. В ее притоне начинается действие романа, когда Джаспер просыпается от наркотического сна на грязной постели. По всей видимости, он опасается, не бредил ли вслух, не выболтал ли своих намерений насчет предстоящего убийства. Он прислушивается к остальным курильщикам, в том числе к старухе-хозяйке. И с облегчением убеждается, что в их бессвязных восклицаниях и вскриках «ничего нельзя понять».
