Да, она сама дала себя купить… Но разве подозревала о том, что такое жизнь?! Разве знала, как себя в ней вести, что делать, каким образом бороться и справляться с трудностями? И вообще какими они будут, эти трудности? Хорошо бы найти и прочитать учебник жизни. Но такого еще никто не написал. Есть только энциклопедия выживания. Но это про другое…
Счастье, в представлении Юрия, складывалось из спокойной души и здорового тела. Но организовать это спокойствие и здоровье каждый должен уметь и хотеть. У него все сложилось наилучшим образом. И теперь он полностью, всегда и во всех проявлениях, принимал жизнь. А вот Аня — нет.
Ей все уже надоело. Она больше не могла жить так, как живет. Устала от монотонности, серости и безнадежности своего бытия. Работа, в которой Анюта разбирается плохо — ведь она без конца рожала! Мама вновь права, ну какой из нее врач? Она снова — в который раз! — ошиблась на свой счет и приняла желаемое за действительное. Искала любви, но, очевидно, делала это неправильно, неразумно, так, как никто никогда не делает. Аня не годится на роль подчиненной, не может быть тихой и податливой, терпеливой и смирной и сидеть всю жизнь молча возле мужа.
Ане порой начинало казаться, что все без исключения предметы в квартире теперь относятся к ней по-новому, с нескрываемым презрением. Книги обливали холодом корешков, ложки и ножи выскакивали из рук и резво прыгали на пол, краны иронически гудели… Слишком быстро перегорали лампочки, чересчур промерзал холодильник, не желала отмываться плита… Квартира словно объявила Ане своеобразный бойкот, издеваясь над ее неумением жить и откровенно выживая. Но Аня не хотела сдаваться — это было не в ее правилах и привычках.
Правда, у нее был обязательный принцип — никогда никому не быть в тягость и не играть роль жертвы. А тут ей явно пытались навязать именно эти две отвратительные роли.
Нужно лишь рвануться и вырваться из сетки, наброшенной на нее когда-то.
«Юрка, родной мой, единственный… Что ты наделал, Юрка?! Что мы с тобой вместе наделали…»
Никто не хотел отвечать…
Жена Роальда умерла весной. И он сразу попросил Аню переехать к нему.
Юрий не возражал. Мать промолчала. Отец вообще давно ни во что не встревал.
Разводиться Воробьевы пока не торопились. Хотя на развод Аня подала. Детям постаралась внушить, что теперь у них будет новый папа и это к лучшему. Они оба промолчали. Но промолчали по-разному.
Денис принял нового родителя хорошо. У него изначально не сложились отношения с настоящим отцом. Юрий так и не смог преодолеть свою ревность, скрыть неприязнь к сыну, который словно попытался сломать его прежнюю вольную жизнь, отобрал у него жену и настоящую свободу. Денис это прекрасно чувствовал.
Дашка, наоборот, вопреки всем ожиданиям, оказалась отцовской любимицей. Именно к ней Юрий бросался, возвращаясь домой, именно ее таскал на руках и улыбался нежено и растроганно. Будто в нем, наконец, проснулось запоздавшее отцовское чувство. Сначала Аня даже обрадовалась. Потом стала ревновать к Денису и оскорбляться за него. Иногда бывало очень больно видеть, как Юрий не скрывает ни равнодушия и холодности к сыну, ни обожания дочери.
Если он звонил домой, то задавал исключительно один вопрос:
— Как Дашка?
Да и звонил-то он, нетелефонный человек, исключительно ради нее одной.
Денис по доброте душевной все отцу прощал, но отдалился от него очень рано, хотя к сестре агрессии не проявлял. И сейчас, в новой ситуации, он с интересом и любопытством рассматривал нового маминого мужа, которого собирался полюбить всей душой.
Дашка, напротив, сразу надулась и замкнулась. Она вообще была замкнута от природы, на людей смотрела исподлобья, испытующе, словно заранее видела в них врагов. И ела отвратительно. Точнее, вообще ничего не ела, а только пила свой излюбленный компот. Аня измучилась, пытаясь заставить дочку есть.
,. — Что же это такое? — причитала Евгения Александровна. — Ребенок ничего в рот не берет! Чем она жива?
Они избаловались с Денисом, который с самого рождения уплетал все подряд за обе щеки.
— Хорошо, что хоть не ест крокодилов! — смеялась Аня. — Их в Москве не достанешь.
Правда, когда Даша жила у второй бабушки, Аллы Николаевны, та никогда не жаловалась на малоежку. И удивлялась Аниным вопросам. Словно Даша перерождалась в другом доме…
Аня начинала ревновать и злиться, но молчала.
После переезда к Роальду Дашка тотчас начала закатывать матери страшные истерики…
* * *
Он искал в ней Катю. Грезил своей первой любовью, никак не мог ее забыть. Роальд соединил их, перемешал, словно перепутал. Но Аня оказалась не Катей. Психолог, как он мог так наколоться?! Тысячи раз может влюбляться человек, но только один раз он любит…
И еще двое чужих детей…
— Ничего, все будет отлично, не волнуйся, — успокаивал он Аню, — я все-таки психолог! И мне ли не найти подхода к детям!
Не нашел, как ни старался…
Точнее, с Денисом отношения наладились вполне, но исключительно потому, что прежние, с отцом, у мальчика были очень плохие. А вот Даша…
Она смотрела на Роальда волчонком — злым, затравленным, глаза горели холодной ненавистью… И разговорить ее оказалось невозможно.
Через два месяца Роальд отчаялся и бросил попытки. Аня психовала и пыталась уговорить Дашу. Дашка ревела…
А Роальд неожиданно запил по-черному.
Аня отлично знала, выученная горчащим, противным, ненавистным до отвращения опытом, что все это смирное сидение Роальда дома — явление кратковременное. Это все ненадолго и скоро минует, как столичное лето, длящееся от силы месяц-полтора. Роальд любил выпить и раньше, но поводы и причины в прежние времена были иные — дружеские встречи, праздничные вечеринки, дни рождения… Теперь все изменилось.
Аня попыталась не выпускать его из рук по примеру умершей жены. Отныне он будет подчиняться лишь ей одной, и никому больше. Никаких пьянок! Только дом, дети, магазины, сумки и стиральная машина. Все остальное — не для Роальда. Его круг жизненных интересов и занятий строго определен и ограничен женой. Отныне и навсегда.
Что думал по этому поводу сам Роальд, Аню абсолютно не интересовало. Он не имеет права думать и рассуждать о своей судьбе. Всю ответственность за его будущее взяла на себя Аня, единственная кормилица и поилица. Она одна имеет настоящее право решать и распоряжаться их совместной жизнью. Она одна — и никто больше.
Ничего не вышло. Роальд пил и опускался все больше, выклянчивая у Ани деньги. Из фирмы, где он работал, его убрали. Остался только Институт психологии, где платили смешную зарплату и не требовали ходить на службу каждый день. Поэтому у Роальда оказалось море свободного времени, которое ему особенно было некуда девать.
