Он пошевелил здоровой рукой, и я протянула ему свою руку. Он крепко сжал ее пальцами: ладонь его на ощупь была сухой, горячей и какой-то безжизненной.
— Но если вы все-таки встретите кого-нибудь, пока будете спускаться… или же в деревне… кого-нибудь, кто…
Ламбис резко перебил его, переходя на греческий:
— Она же говорит, что еще не была в деревне, никого не видела. Какой смысл просить ее? Пусть идет, и молись, чтобы она держала язык за зубами. У всех женщин языки без костей. Ничего больше не говори.
Казалось, англичанин едва его слышит. Я подумала, что греческие слова просто не доходят до него. Он по-прежнему не сводил с меня глаз, но рот его как-то обмяк, дыхание было затруднено — казалось, он совершенно обессилел и не в состоянии совладать с собой. Но его горячие пальцы все так же крепко держали мою руку.
— Может быть, они пошли в сторону деревни… — невнятно бормотал он по-английски. — И если вы туда идете…
— Марк! — Ламбис рванулся вперед, оттесняя меня в сторону. — Ты сошел с ума! Попридержи язык и вели ей уходить! Тебе надо поспать. — И тут же добавил по-гречески: — Я пойду и сам его поищу, как только смогу, обещаю тебе. Вполне вероятно, что он вернулся к яхте и ты понапрасну себя мучаешь. — Потом он обернулся ко мне и сердито сказал: — Ты что, не видишь, что он на грани обморока?
— Ладно, — сказала я. — Но только кричать на меня не надо — не я его убиваю. — Снова прикрыв безвольно обмякшую руку больного курткой, я поднялась и встала перед греком, глядя ему прямо в глаза. — Я сказала вам, что не собираюсь задавать никаких вопросов, но я отсюда не уйду и не брошу его в таком состоянии. Когда это случилось?
— Позавчера, — угрюмо ответил он.
— Он пролежал здесь уже две ночи?! — ужаснулась я.
— Не совсем так. Первую ночь он провел на горе. — И тут же добавил, предвосхищая мои вопросы: — До того, как я нашел его и привел сюда.
— Понятно. И ты даже не попытался обратиться за помощью? Ладно-ладно, не смотри на меня так, у меня хватило ума сообразить, что у вас какие-то неприятности. Да никому я ничего не скажу, обещаю. Неужто думаешь, мне и впрямь хочется влипать в ваши дела, о которых вы к тому же наплели с три короба?
— Наплели? Какие коробы? Не понимаю…
— В общем, вмешиваться в ваши проблемы я не желаю, — раздраженно бросила я. — Меня это не касается. Но как я уже сказала, уходить отсюда и оставлять его вот так я тоже не намерена. Если ты не сделаешь что-нибудь, не поможешь ему… как там его зовут? Марк?
— Да.
— Ну так вот, если ты не поможешь своему Марку немедленно, прямо сейчас, он умрет, и уж тогда действительно будет о чем горевать и беспокоиться. У вас здесь есть какая-нибудь еда?
— Есть немного. У меня был хлеб и немного сыра…
— Чудесно, ничего не скажешь.
В грязи возле постели валялась пластиковая кружка, облепленная мухами. Наверное, когда-то в ней было вино. Я подняла ее.
— Пойди и отмой ее. Принеси сюда мою сумку и кофту. Они лежат там, где я их бросила, когда ты накинулся на меня со своим мерзким ножом. Там есть еда. Конечно, это не диетическое питание для больного, но продуктов много, и они свежие. Да, подожди-ка минутку, там я еще видела что-то вроде котелка — наверное, им пользуются пастухи. Если ты нальешь в него воды, я смогу разложить из деревяшек и прочего хлама костер…
— Нет!
Оба вскрикнули одновременно. При слове «костер» Марк сразу же открыл глаза, и я заметила, как мужчины обменялись молниеносным взглядом, который, несмотря на слабость Марка, произвел впечатление электрического разряда. Я молча переводила взгляд с одного на другого.
— Неужто все так плохо? — наконец произнесла я. — Значит, в самом деле наплели с три короба. Камень свалился, чушь какая. — Я повернулась к Ламбису. — Так что же это было, нож?
— Пуля, — ответил он так, будто смаковал это слово.
— Пуля?
— Да.
— Ну и ну…
— Так что, сама видишь, — продолжал Ламбис, на смену его угрюмости пришло чисто человеческое удовлетворение, — тебе стоит держаться подальше от этого дела. А когда уйдешь, никому ни слова. Здесь опасность, очень большая опасность. Где одна пуля, там найдется и другая. А если скажешь в деревне хоть слово обо всем, что здесь видела, я сам тебя убью.
— Ладно, ладно, — раздраженно ответила я, едва слушая его. Вид Марка не на шутку испугал меня. — Но все-таки сначала принеси мою сумку, хорошо? И вымой кружку, да потщательнее.
Я протянула ему кружку, и он взял ее из моих рук, словно под гипнозом.
— И поспеши! — добавила я.
Он переводил взгляд с меня на кружку, потом на Марка, потом снова на кружку и затем, ни слова не говоря, вышел из хижины.
— Да… — тихо произнес Марк из своего угла. — Нарвался на себе подобного. Нашла коса на камень. — По его измученному лицу пробежала едва уловимая тень улыбки. — А ты девушка ничего себе, а? Как тебя зовут?
— Никола Феррис. Я думала, ты опять потерял сознание.
— Нет. Я в полном порядке, можешь не беспокоиться. У тебя правда есть немного еды?
— Да. Послушай, а пуля прошла насквозь? Она вышла? Потому что в противном случае…
— Вышла, вышла. Задета лишь мякоть. И рана чистая. В самом деле.
— Ну, если ты в этом уверен… — с сомнением заметила я. — Не скажу, что я спец по огнестрельным ранениям, так что если мы не можем согреть воды, то лучше я поверю тебе на слово и не стану трогать рану. Но у тебя жар, это и дураку видно.
— Всю ночь… под открытым небом, вот в чем причина. Потерял много крови… и дождь шел. Скоро буду в норме… через день или два.
Вдруг он резко дернул головой, и в движении этом сквозило какое-то отчаянное и беспомощное нетерпение. Я увидела, как исказилось его лицо, но, подумала я, не от боли.
Я тихо сказала:
— Постарайся не волноваться ни о чем. Если ты сейчас поешь хоть немного, то скоро отсюда выберешься. Знаешь, у меня ведь есть еще термос с горячим кофе… А вот и Ламбис.
Ламбис принес все мои вещи и тщательно отмытую кружку. Взяв у него кофту, я снова опустилась на колени возле постели.
— Закутайся в нее.
Марк не протестовал, когда я убрала грубую ветровку и укутала ему плечи теплой, мягкой шерстяной кофтой. Ветровку я набросила ему на ноги.
— Ламбис, там в сумке термос. Налей ему кофе, хорошо? Спасибо. Ты можешь немного приподняться? Ну-ка выпей.
Марка бил озноб, зубы его стучали о край кружки, и мне приходилось следить, чтобы он не обжег рот — с такой жадностью он глотал горячую жидкость. Казалось, я даже ощущала, как она проникает в его тело, согревает и оживляет его. Выпив полкружки, он остановился, чтобы перевести дыхание, и вроде бы даже дрожь его унялась.
