Кухня глядела прямо в боковое окно единственного в городе польского католического собора на Ковенском.
Однажды, когда Женька был маленький, он никак не мог заснуть, потому что всю ночь в переулке громко переговаривались какие-то люди в ватниках, гремели лопаты, которыми они насыпали камни и асфальт, и шумели моторами катки. Ковенский переулок заасфальтировали всего за одну ночь перед официальным визитом Шарля де Голля, который, как истинный католик, в обязательном порядке наметил посещение костела. Тогда же, перед его приездом, возле входа поставили две клумбы с цветами, в которых, под скорбным взглядом Богоматери, стали отмечаться все прогуливающиеся по переулку собаки.
Сто раз маленький белобрысый Женя ходил с мамой за ручку мимо печальной женской фигуры, стоящей в нише за узорной решеткой.
И места этого всегда побаивался. Мама спокойно шла вперед, тянула его за руку, а он боялся повернуться к этой статуе спиной. Ему казалось, что если он не выполнит свой ритуал, с мамой и с ним что-то случится.
И уже потом, когда он стал ходить в школу сам, он всегда проходил мимо входа в костел, как солдат, равняясь на главнокомандующего, и сворачивал себе шею. Внутрь заходить он не решался. Просто не был уверен, что ему туда можно. С красным-то галстуком… Когда же галстук сменился комсомольским значком, он уже был достаточно взрослым и любопытным, чтобы переступить четыре ступеньки, ведущие в параллельный мир.
Вот и сейчас он по привычке подошел к окну, приблизил лицо к самому стеклу и глянул вниз.
В костеле едва виден был свет. Вечерняя служба уже закончилась. Но свет горел. И этот свет наполнил Женьку каким-то умиротворением.
После прочтения трудов Бердяева он находил глубокое философское значение в том, что темный и длинный коридор каждый раз приводил его к окну, за которым горел свет. Может, это и был свет в конце тоннеля?
Глава 2
ВЫБОРГСКАЯ СТОРОНА
Заведующий отделением кардиологии Военно-медицинской Академии полковник Марлен Андреевич Вихорев с утра опять поссорился с женой. Он унизительно любил ее двадцать лет.
А она его за это презирала. Она все искала в нем ту силу, которую когда-то разглядела, поступив к нему на отделение лаборанткой. Он казался ей живым гением, генералом, заражающим всех предчувствием скорого прорыва во вверенном ему участке медицины. Когда он однажды думал о вечном, глядя в пустоту, Ванда в него и влюбилась. Когда ему было некогда, Ванда желала получить его в свое безраздельное пользование. Когда он посвящал свое время ей — Ванда начинала раздражаться. Если он провожал ее с работы, то всегда спрашивал, куда она хочет пойти. А она мечтала, чтобы он не спрашивал, а вел туда, куда надо. Он мог накричать на нее на службе и даже не подозревал, что в эти мгновения она прощала ему все промахи в их мучительном романе. Когда же он брел за ней после этого, как побитая собака, она не могла найти в себе силы хотя бы улыбнуться. Ей казалось, что он ее обманул.
И все-таки она вышла за него замуж, потому что видела в нем влекущую ауру тирана. В других она этого не находила. Беда была лишь в том, что от ее прикосновения деспот лопался, как мыльный пузырь. И Ванда мстила ему за это всю жизнь. А он, не ведая причин, все время наступал на одни и те же грабли. Обращался с ней мягко и подобострастно. Она старательно выводила его из себя. И когда, наконец, ей это удавалось, он обрушивался на нее, как ниагарский водопад, с ужасом понимая, что теперь развод неминуем. Но все заканчивалось как раз наоборот — идиллическим затишьем.
Странность заключалась в том, что научный склад ума так и не позволил Марлену Андреевичу сделать логические умозаключения о природе их вечного конфликта.
И на этот раз он опять не понимал, как это у них получилось. Когда дочь Альбина ушла в школу, он еще только собирался на службу. Он точно помнил, как, глядя в ванной в глаза своему недобритому отражению, он повторял: «Спокойно, терпение, мой друг». Кряжистый, как медведь, Марлен Андреевич каждое утро давал себе подобное обещание. И все опять понеслось в тартарары. Сначала слишком долгие паузы в разговоре, потом слишком громко опустилась чашка на блюдце, потом она слишком резко встала, и грохнула упавшая табуретка.
«Раунд», — подытожил Марлен Андреевич. «Развестись?» — мрачно подумал он. Хотел закурить, не глядя пошарил ладонью по подоконнику, но вспомнил, что вроде как бросил. А еще, что разведенные живут на десять лет меньше, чем женатые. Взглянул на часы и начал собираться на отделение.
Когда он уже был в прихожей и, сидя на стуле, резкими гневными движениями шнуровал ботинки, из комнаты медленно вышла Ванда. Она молча стояла рядом и «провожала» его.
Ей на работу нужно было на полчаса позже.
Когда он, не поднимая на нее глаз, с желчным выражением на лице путался в петлях своего тяжелого зимнего пальто, она вдруг взяла его за пальцы, развела руки и припала к мягкому пыжиковому воротнику. Он стоял и боялся шевельнуться. Он всегда ждал ее ласки, как школьник ждет наступления каникул. Казалось, после этого будет что-то невероятное. Может, у школьников оно и наступало. А вот Марлен Андреевич, или Map, как его называла жена, раз за разом испытывал жестокое разочарование. Поэтому сейчас он боялся пошевелиться и спугнуть зыбкую супружескую гармонию. Он научился извлекать свою гомеопатическую дозу семейного счастья из ничего. Ему приходилось собирать его по одной бусинке и терпеливо нанизывать на четки своих глубоко личных воспоминаний.
— Map, не уходи. Поедем вместе. Я сейчас.
Ванда, изящная, с блестящими черными волосами, убранными в валик, торопливо надела перед зеркалом синюю вязаную шапочку, обмотала шею длинным, синим же шарфом и, по очереди грациозно ставя ноги на тумбочку, натянула новенькие сапоги-чулки. Map уже держал наготове пальто. Она обернулась и одарила его виноватым взглядом накрашенных махровой тушью карих глаз. Получать удовольствие одновременно у них получалось только в течение пятнадцати минут после ссоры. В остальное время их представления о счастье не пересекались.
— Мама, мы ушли! — громко прокричала она куда-то в глубину квартиры.
У парадного стояла светло-серая «Волга» с серебряным оленем на капоте. Марлен Андреевич открыл дверцу перед супругой. А сам сел за руль.
Через пару минут после того, как хлопнула входная дверь, в прихожей появилась аккуратная подтянутая седовласая дама. Она легко нагнулась, собрала разбросанные по прихожей тапки и пробормотала:
— Черти, ничего на место положить не могут. Взглянула на часы и стала собираться.
* * *
Трамвай тащился медленно. Только голубые загробные фонари проплывали за мутными окнами. Двери с грохотом открывались и закрывались. А когда на светофорах трамвай останавливался, противно гудело электричество. Альбина сидела у окна, прислонившись головой к стеклу.
