Я начал с моей жены, потому что она была рядом. Прицелился в висок. На расстоянии менее одного метра я не мог промахнуться…
Словно во сне, где действие происходит замедленно, увидел, как раскололась голова Андре… Брызнула алая кровь. Хватило двух пуль. Я снова поднял оружие. Стефан кинулся к двери. В мгновенье ока я сообразил, что эта деталь позднее подтвердит мою версию. Я выпустил шесть пуль ему в спину. Он сделал еще шаг и рухнул на пол у самой двери.
«Ну вот, Бернар, дело сделано, — сказал я себе. — Сад перекопан, все сорняки уничтожены…»
Не горячиться. Думать, как следует думать. Все произошло так, как я хотел, и почти так, как я задумал. Теперь нужно заняться деталями. Во-первых, найти в карманах у Стефана долговые расписки. Я бросил револьвер на ковер и присел на колени возле стула, на который Стефан положил свой пиджак. Все три бумажки, соединенные большой металлической скрепкой, находились в одном из карманов.
Я взял их и положил бумажник покойного на место.
Что я еще должен сделать? Я чувствовал как бегут секунды. Судя по доносившимся до меня звукам, в доме уже поднялась суматоха! Восемь выстрелов — трудно было поверить, что это шум выхлопов.
Я чуть выдвинул ящик тумбочки… Так, что же теперь? Ах, да, письма…
Я подошел к туалетному столику моей жены. В одном из ящичков она держала коробку с косметикой. Под эту коробочку я сунул все три любовные письма, написанные Стефаном.
Я замер на месте. Привычный тонкий аромат в спальне постепенно исчезал, уступая место затхлому запаху смерти, тошнотворному и навязчивому. Оба трупа в самом деле были трупами… Они лежали в странных позах — только унесшая их смерть могла придать такое положение их телам.
Мой внутренний голос по-прежнему призывал меня к спокойствию.
«Не торопись, Бернар. Соседи пока лишь пытаются понять, что произошло… Они еще не позвонили в дверь. И даже когда позвонят, в твоем распоряжении останется немного времени. Что еще надо сделать? Любовные письма на месте… Расписки — у тебя… Ох, расписки! Возможно, тебя будут обыскивать… Избавься от них!»
Не могло быть и речи о том, чтобы их сжечь, ибо после огня остается пепел. Я направился в туалет, разорвал бумажки, бросил в унитаз и спустил в воду. Я следил за тем, как клокочет в фарфоровой раковине с шумом сливающийся поток. Когда вода ушла, в унитазе не оставалось ни одного клочка бумаги.
«Тебе везет, Бернар. Видишь, как все гладко идет!»
Звонок в дверь заставил меня вздрогнуть. Мне не следовало сразу открывать. Вода, наполняя бачок, производила характерный шум. Людям покажется странным, как я мог, совершив двойное убийство, подумать о том, чтоб спустить в туалете воду.
Тем временем я взял на туалетном столике в спальне губную помаду Андре и приложил к лицу Стефана, оставляя следы на его губах и щеках. Губы постепенно приобретали фиолетовый оттенок. Взгляд был тусклый и неподвижный. А глаза теперь казались черными.
Звонки в дверь возобновились, чередуясь с громким стуком; наверно стучали ногами… Настало время смело шагнуть навстречу будущему.
И я пошел открывать дверь!
Передо мной стояла целая группа людей, которых чудесным образом свел вместе случай. Я видел лишь одни лица, искаженные любопытством и тревогой. На первом плане, разумеется, — консьержка с видом человека, который считает своим долгом оповещать своих ближних обо всех несчастьях. Уж эту я обеспечил пищей для сплетен до конца дней!
— Мосье Сомме, мы вроде бы слышали…
По моему лицу они поняли, что их беспокойство оправдано.
Я посторонился, впуская их в квартиру. Они имели право увидеть… К тому же я был заинтересован в том, чтобы они внесли во все происходящее некоторую сумятицу!
Они застыли на месте, не решаясь войти, косясь на спальню. Сквозь приоткрытую дверь виднелись ноги Стефана. Наконец вся группа шагнула вперед, но не как люди, которым любопытно увидеть происшествие вблизи, а подобно ударному отряду, вступающему в деревню, еще не покинутую неприятелем. Ко мне подошел мой сосед снизу, бывший офицер, воевавший в Индокитае, страдающий раком печени.
— Зачем вы это сделали?
— Разве не ясно?
— Она вам изменяла?
— Я вернулся домой неожиданно… Слышу из спальни доносится хихиканье… Они валялись на кровати… И тогда…
Он с сочувственным видом кивнул… Он понимал. Такие вещи во Франции понимают все. Именно поэтому я выбрал убийство из ревности, чтобы избавиться от этих двух существ, которые мешали мне жить! Поистине я совершил безупречное преступление, которое не удастся раскрыть! Я предстану перед судом, пусть, но меня оправдают! В сущности, все оказалось несложно… А потом — кончено, никаких больше тайных умыслов, ни малейшего страха перед полицией.
Это была гениальная идея!
* * *
Полицейские взглянули на меня с тем же сочувствием, что и старый полковник. Они тоже понимали. В глазах правосудия я буду не заурядный убийца, а в некотором роде герой, хоть и сомнительный. Обманутый мужчина, который сам вершит свой суд, всегда вызывает восхищение. Они увели меня, не надев наручников, а когда меня посадили под стражу, надзиратели — сначала в полицейском участке, а потом в «Санте»[2] — были со мной очень вежливы. У меня было впечатление, будто я попал в пансион, где персонал теплым приемом старается смягчить неприглядность обстановки.
Свою первую ночь в тюрьме я провел прекрасно. Впервые за всю жизнь я испытывал внушающее покой ощущение оттого, что находился как бы далеко от действительности и не должен был принимать никаких решений… В сущности, именно это сделало из меня жалкую личность: постоянная необходимость личного участия, выбора… Я был рожден для молчаливого созерцания, для размышлений… Всякая деятельность была мне ненавистна. Единственная, к которой я проявил интерес и которой занялся — это та, что позволила мне избавиться от тяжкого рабства!
При синеватом свете лампочки, освещающей камеру, я долго вспоминал ужасную картину — два трупа, распростершиеся в моей спальне. Эта картина меня не пугала; страшной она казалась другим… А мне наоборот — помогала ощутить сладостное чувство избавления. И вдруг — этих двух людей словно никогда и не существовало. Я прожил бок о бок с Андре годы, и весь тот долгий период, который мы провели, так сказать, в одной упряжке, не оставил во мне следа, не запечатлелся в памяти. Думая о Стефане, я испытывал гордость оттого, что устранил, уничтожил этого блестящего красавца и насмешника. Странно, но мне казалось, будто я оказал миру услугу, избавив его от этого наглеца.
