Ольшанская забросила сумку на плечо и быстро зашагала к выходу. Она так заметно торопилась, что, споткнувшись, едва не сломала каблук. Во всей этой ситуации меня напрягало одно: я ни разу не заметил в ней сожаления.
* * *
Меня знобило, держаться на ногах становилось все труднее — действие вчерашних лекарств заканчивалось. Я открыл форточку в кабинете и нервно оглянулся на дверь. Надеюсь, у меня хотя бы есть пара минут покурить.
Две затяжки спустя я понял, что ошибался. В коридоре послышались голоса и тут же на пороге, едва я успел затушить окурок в поддоне цветка, материализовалась наша директриса.
— Кирилл Петрович, вы уже были в 11-А?
Я молча кивнул.
— Хорошо. А то на следующий урок вас хотели бы занять милиционеры.
— Алла Ивановна, вот папка по Литвиненко, — я протянул ей бумаги. — Не волнуйтесь, там все в порядке.
«Если вообще в такой ситуации может быть какой-то порядок…» — мысленно добавил я, наблюдая, как директриса бездумно перебирает листки с тестами и несколько сочинений-размышлений, писанных Лехой за годы учебы.
В этот момент в кабинет постучали и, прежде чем я успел что-то сказать, забрели двое мужчин. Первый, высокий и нескладный, был мне абсолютно незнаком. А вот при виде второго я не смог сдержать улыбку. Впервые за этот долгий трудный день.
— Привет, дружище!
Передо мной, спустя почти десять лет, минувших после окончания девятого класса, стоял мой старинный школьный приятель Вовка Сидоренко. Он поправился и выглядел старше из-за небольших ранних залысин, хотя в остальном практически не изменился, и его круглые серо-зеленые глаза по-прежнему излучали уверенность и любопытство. Мы обнялись, не обращая внимания на недоуменные взгляды.
— А я слышал: Кирилл Сафонов! Думал, тезка. Ты же уезжал отсюда… — он повернулся к директрисе: — Представляете, сразу и не догадался ведь!
Я кивнул, быстро взглянув на Аллу Ивановну. Та улыбнулась одним уголком рта и вышла из кабинета, что-то пробормотав напоследок.
— Уезжал, но теперь снова тут. Присаживайтесь.
Вовка быстро представил мне своего коллегу, и они расселись по креслам напротив стола, с живым интересом уставившись на меня, будто я собирался рассказывать что-то забавное.
— Кир, ох и дела тут у вас… Вернее, и у нас тоже… Господи, сто лет в школе не был — и такой повод проклятый! И парень же здоровый, молодой…
— Я тебе даже больше скажу: парень еще и очень самоуверенный. Лидер. Я пока ничего не понимаю.
Вовка бросил взгляд на пачку сигарет на столе и, получив согласие, задымил.
— А я сам пока ниче не пойму, — он раскрыл на коленях небольшую черную папку. — В общем, вашего мальчика нашли в парке шахтеры, как со смены возвращались. Это недалеко — там еще почти разрушенная танцплощадка рядом. Эксперты пока только прикинули: смерть — где-то между полуночью и двумя часами ночи, точнее позже скажут. Огнестрел. Один выстрел в висок. Обрез держал в руке.
— Обрез?
— Да, такой самопальный, стремный, знаешь… — Сидоренко показал пальцами небольшое расстояние, видимо, означавшее размер ствола. — В общем, мне от тебя нужна характеристика этого паренька, ну и вообще, чем можешь помочь…
Я пожал плечами.
— В классе сказали, у него нашли записку?
— А, да, точно. Но там все стандартно: «Не было другого выхода…» Сейчас ее утащили эксперты, показать не могу…
— Ясно, — я вздохнул. — Ну, с Литвиненко особо не работал, да и вообще — я недавно в этой школе. Но по тестам выходит, что у него не было ни склонности к депрессиям, ни к суициду, уровень тревожности — средний… Вот, смотри, — я протянул ему папку, — эти тесты мы делали буквально на днях. И даже Люшер у него нормальный…
— Кто?
— А-а-а… — я коротко улыбнулся. — Ну, в общем, все хорошо у него с психикой и со стрессоустойчивостью. Коммуникативность тоже не страдает… ла… — я опустил глаза. Как можно за один день научиться говорить о человеке только в прошедшем времени? В комнате на несколько секунд воцарилось молчание.
— Ну, а с барышнями как было? — тихо спросил второй милиционер. — Бывали проблемы?
Его цепкий взгляд заставлял меня нервничать. Я почему-то упрямо не хотел рассказывать им о Вике Ольшанской.
— Я же говорю: работаю всего два месяца. Он сам ко мне не приходил, его друзья, учителя тоже не жаловались. Похоже, что в прошлом к школьному психологу он никогда не обращался. Видите, здесь нет никаких отметок, — я указал на страницу, которую внимательно рассматривал Вовка. — Кстати, недавно я проводил беседу в их классе о будущем. Ну, вот он был одним из тех, кто живо поддерживал разговор. По моему представлению, — я наморщил лоб, пытаясь выглядеть более авторитетным специалистом, — человеку, который задумывается о самоубийстве, вряд ли будет интересна подобная тема… Или же он принял это решение буквально пару дней назад, что мы не успели ничего заметить.
Сидоренко задумчиво прищурился.
— Да, еще, — вспомнил я. — Похоже, что главным авторитетом для него был отец. Возможно, он даже серьезно боялся его.
Я коротко пересказал историю с телефоном.
— Угу, — резюмировал Вовка. — Кто с ним особо общался в школе, не подскажешь?
Я почесал затылок. Было легче назвать того, с кем он не общался.
— Он сидел за одной партой с Димой Гуцем. Курил часто за школой с другими пацанами с параллели. Литвиненко был лидером класса. Причем, не особо заморачивался по поводу вежливости. Так что он мог вызывать далеко не самые положительные чувства.
— Че, ботанов гнобил, да? — Вовка слегка ухмыльнулся.
Я опять вспомнил нашу беседу насчет профориентирования. О, да. Ненавидеть его поводов было предостаточно.
— Не то, что бы гнобил специально… Но не церемонился с ними однозначно.
Мы поговорили еще минут пять, но о конфликте с Викой я так и не сказал. Не знаю, что руководило мной в тот момент — тщеславное стремление самому докопаться до правды или нежелание своими домыслами навести на нее подозрение… Эта девочка вызывала у меня слишком много вопросов, так что я решил сделать вид, что знаю 11-А хуже, чем на самом деле. А уж в ближайшее время постараюсь восполнить некоторые пробелы в знаниях.
Последний и единственный раз я был на похоронах, когда умер отец. И это было одной из самых страшных пыток в моей жизни. С тех пор у меня развилось нечто похожее на фобию — я притворялся больным, сетовал, что не могу приехать, придумывал жизненно важные дела… Некоторые, наверное, думали, что я не скорблю по умершему человеку. Что ж… Горе эгоистично. Поэтому я не пытался никогда доказать обратного родственникам или друзьям. На самом деле каждый раз, видя похоронную процессию, я мгновенно будто возвращался в прошлое и чувствовал себя тем же маленьким испуганным мальчиком, которым был тогда, в семь лет.
