— Вы пьяны.
— И я вам отвратителен? Кругом! — он отвернулся к своей пирамиде.
— Вы пригласили меня сюда только для того, чтобы я полюбовалась на это сооружение?
Он усмехнулся, не поднимая на нее глаз:
— Я знаю, что вас интересует только ваш отец, Конни. И только он. Я буду здесь весь вечер.
— И по всему ясно, до поздней ночи.
— Вы не очень тактичны!
— У меня нет времени для любезностей. Я пришла сюда…
— Я отлично знаю, зачем вы сюда пришли, Конни.
— Если вы не хотите мне помочь, так и скажите.
— А разве я этого еще не сделал?
Некоторое время Ник пристально всматривался в коричневое содержимое своего стакана, затем резко повернулся, изобразив на своем лице удивление:
— Вы все еще тут?
— Вы были внимательны ко мне сегодня, предложили мне, так сказать, свое сочувствующее ухо.
— Как Ван Гог, только без крови, — он дотронулся до мочки левого уха.
Конни, скорчив смешную рожицу, рассмеялась.
— Но разве возможно, — продолжил он, — чтобы Ван Гог по уши влюбился в женщину, которая умеет строить смешные рожицы?
Если он не избавится от нее как можно скорее, то с ним, в отличие от Ван Гога, это может случиться, добавил он про себя.
Конни сложила руки на груди и многозначительно улыбнулась:
— А вы вовсе не так пьяны, как хотите казаться.
— Не надо оскорблений!
— Я вижу, что вы заранее продумали все и преднамеренно устроили эту комедию.
Он встал и взял ее за локоть. Повернувшись к стойке, другой рукой он схватил свой недопитый стакан, большим пальцем прихватив еще один, полный, и быстро повел ее через зал к высоким дверям, ведущим на веранду:
— Хорошо, давайте выйдем.
Они оказались на балконе, с которого открывался вид на город. У них под ногами раскинулось мерцающее море огней. Безлюдные улицы спускались к светящемуся лунным светом Индийскому океану и тонули в нем.
— Для чего вам все это понадобилось? — спросила Конни, высвободив локоть из его руки.
— Вы когда-нибудь теряли почву под ногами и ощущали свою ненужность в этом мире?
— Не знаю. Я отлично знаю, как выгоняют в три шеи.
Она стояла, сложив руки на груди, и смотрела на вечерний Лампура-Сити, а Ник смотрел на нее и видел ее маленькие груди, дерзко и рельефно проступавшие под тонкой тканью ее платья. Он сглотнул слюну, и его задвигавшийся кадык чуть не развязал тугой галстук.
— Вот ваш стакан.
Она опять состроила рожицу, когда брала стакан из его руки.
— Алкоголь убивает микробы, — сказал Ник назидательно.
— А еще он убивает воспоминания. Зачем вы стали дипломатом? Зачем оказались здесь, на богом забытом острове?
— Я всегда хотел быть дипломатом, а что касается Лампуры… Они считают, что мне нельзя доверить ничего более серьезного. Я же вам уже говорил.
— Я помню, и мне кажется, вы хотите от меня избавиться, Найджел.
— Я не Найджел, я Ник!
При мысли о том, что она могла забыть его имя, Ника охватило дикое беспокойство. Она улыбнулась загадочной улыбкой Мона Лизы.
— Хорошо, пусть Ник.
Он ослабил галстук.
— Я выдал свои чувства?
— Всего лишь на секунду. А теперь расскажите мне об этом еще раз.
Об этом? О его карьере, на которой он уже давно поставил крест?
— Когда я начал работать в дипломатическом корпусе, я думал только о всеобщем мире, здравом смысле и всевозможных переговорах. Моим девизом были слова «любите, а не воюйте!», — взъерошенный и повеселевший, он облокотился на перила и улыбнулся.
— А вы, однако, тоже любите пококетничать, Ник!
Улыбка исчезла с его лица.
— Увы, я уже не такой наивный идеалист, каким был когда-то.
— Почему?
Он пожал плечами:
— Я думал раньше, что когда-нибудь смогу совершить что-то значительное. Как Рауль Валленберг, шведский дипломат, спасший сотни евреев прямо под носом у Гитлера. Или Терри Уэйт, который вел переговоры, спасая заложников в Ливане. Но так или иначе, но до меня вскоре дошло, что на самом деле наша главная задача — сохранение статус-кво, — говорил он громко и быстро.
Она вновь разожгла в нем былые мысли и желания. В нем опять проснулась мечта изменить мир. Или хотя бы одну маленькую страну. И ему вдруг страшно захотелось поцеловать ее еще раз.
Он наклонился.
— И поэтому вы пьете? — тихо спросила она.
— Я не позавидую мятежникам, когда вы запустите в них свои зубки!
— А я искренне удивлена тем, что вы так медленно продвигаетесь по службе. Вы так ловко умеете уклоняться от прямых вопросов! — она окунула палец в стакан и капнула каплю виски себе на язык. — Никто вам не доверяет, и удивительно, почему доверяю вам я.
Ник выпрямился во весь свой рост и медленно и глубоко вздохнул.
— Я никогда не выбалтывал и не выдавал никаких служебных тайн, никогда не обманывал ничьего доверия, — заявил он гордо и внушительно и, понизив голос, продолжил, — но у меня есть одна неприятная слабость говорить то, что я думаю, если мне что-то небезразлично. В нашей работе это наитягчайший грех.
— Могу себе представить!
— Это самое большое пятно на моей репутации. «Ненадежен», — так они написали в моем личном деле. Почти что «неблагоразумен»! — он нахмурился, посмотрев в свой стакан. — Вам лучше держаться от меня подальше!
— Именно поэтому у вас сложные отношения с алкоголем?
Он не мог притворяться и лгать ей. А это плохой признак! В следующий момент, пожалуй, он уже будет изливать ей свое сердце.
— Нет, немного не так, — он не ждал, что она ему поверит, никто не верил. — Если честно, алкоголь не оказывает на меня никакого действия.
— Вы только делаете вид, что пьяны.
Сердце у него зашлось: она ему поверила! Конни улыбнулась и покачала головой, удивляясь его глупости, встала рядом с ним, прислонилась к перилам и потерлась бедром о его бедро.
— А это настоящий виски? — приподняла она свой стакан.
— Ваш — да, а мой — вода наполовину.
— И все же, если выпить пять стаканов…
— Хоть десять! Алкоголь практически не действует на меня и никогда не действовал. Но иногда все-таки хочется побыть пьяным, понимаете, Конни?
Она улыбнулась тому, что он назвал ее по имени.
— Когда я пью, все видят, что я пьян, и тогда я могу говорить все, что думаю. «А! Старина Этуэлл опять надрался!» — так они говорят. Какой с меня спрос, я пьян!
Конни дотронулась до его руки, тело его напряглось, и он постарался унять предательскую дрожь.
— Давайте без обиняков! Вы имеете наглость высказывать свое никому не нужное мнение вместо того, чтобы помалкивать или вовремя поддакнуть? Никуда не годится! Для дипломата это пренеприятнейшая черта.
