— А я уеду. Послезавтра. Завтра спать буду весь день. Ни за что не останусь в городе. Что лето-то пропускать? Год впереди тяжелый. Буду на даче готовиться. Утречком часиков в шесть буду вставать. Сначала в озере купаться. Потом бегать в лесу. А потом уже — заниматься.
Я пока к этим, к школьным, экзаменам готовилась, на два килограмма потолстела. И окно не открыть — такое душилово на Московском.
Кошмар.
— А у меня хорошо. Перед окнами сирень.
Трава по пояс. Первый этаж. Если руки домиком сделать, то кажется, что на даче.
— А руки-то зачем домиком делать. Крыша, что ли?
— Да нет. Просто чтоб дома вокруг не видны были.
— А ты куда будешь поступать?
— В медицинский.
— Да ну… Гадость какая. И платят мало.
— Ад почему гадость-то? Небось, сам, когда болеешь, врачей вызываешь, а не электриков.
— А я, блин, все думаю, что это за маршрутов такая по городу ездит — «ноль-три»? Никак маршрут не просчитать. То там, то здесь.
— Я на «скорой,» не хочу. Собачья работа.
Я на третьем курсе специализацию возьму. Пластическим хирургом стану.
— К тому времени все мы хорошенько поистаскаемся. И все к тебе придем делать подтяжку, — оптимистично сказал Пономарев, придирчиво оглядывая Кристину. — Некоторым, кстати, я бы уже рекомендовал.
— Тебе, Пономарев, как убогому, все сделают первому и бесплатно, — сказала Саня. — На твоей морде Оля как раз руку и набьет. Будешь служить науке.
— Нет, Саня, — серьезно ответила Кристина. Я против экспериментов на животных.
Они засмеялись. А Пономарев оскорбленно передернул плечами и стал смотреть в сторону.
— Хм, Пономарев, держись. Во попал… — проявил мужскую солидарность коротышка Парецкий. — На свадьбу-то нас пригласить не забудете?
— Если она состоится, конечно. — Кристина взбалмошно вскинула бровь.
— Да куды ты денесся! — Парецкий доброжелательно похлопал ее по плечу. — А я всем вам свадебный подарок хоть сейчас могу сделать.
Хотите? Неизвестно еще, когда увидимся. И увидимся ли вообще…
— Чего так пессимистично, Максик? Проблемы с братвой? Так ты только скажи…
— Пока нет. Тьфу, тьфу, тьфу. Просто я, может, уеду. А потом, может, и не вернусь. Не знаю пока.
— Ну, а подарок-то у тебя всем нам где? Хорошенькая Нина пригнулась и стала нарочито осматривать Парецкого с ног до головы.
— Все материальные ценности здесь. — И он указал себе в лоб.
— Удобно, — согласилась Нина. — А сигнализация есть?
— Все есть, Нинель. Ну, в общем, я, как потомственный владелец игорного бизнеса, раскрываю фамильный секрет. Только для вас и только раз в жизни. Как выиграть в казино!
Идите, выигрывайте, покупайте себе подарки.
И вспоминайте Максика Парецкого.
— Что за уголовные сантименты. Макс? — подозрительно спросила Саня. — Смотреть не хочется…
— Просто я вас всех, гадов, оказывается, люблю. Никогда бы не подумал…
— Мамаша, не отвлекайтесь! — противным голосом проговорил Пономарев. — Как в казиното выиграть? Ближе к делу!
— Существует система. Она работает, если у тебя есть тысяча долларов и ты допускаешь мысль, что можешь проиграть. Но проиграешь вряд ли… Это уже доказано. Фишка в том, что ставить ты должен все время на черное. Не метаться. Первая ставка — сотня. Проиграл ставишь двести. Если выигрываешь, то покрываешь первый проигрыш. Если проигрываешь во второй раз, ставишь триста. Есть еще один маленький нюанс. Но это только по секрету. Он чуть нагнулся к ним, и все головы сблизились, чтобы услышать самое главное условие.
Он что-то сказал совсем тихо. А потом распрямился и сказал уже обычным голосом, в котором слышались интонации человека, который знает гораздо больше, чем говорит:
— В общем, не бывает так, чтоб ни разу не выпало черное.
Ставку все время увеличиваешь. Ну, пока всю тыщу не продуешь. А потом поворачиваешься, уходишь и покупаешь себе свадебный подарок от Парецкого.
— А можно я куплю себе свадебный подарок от Диора, а не от Парецкого? — спросила Кристина.
— Да подожди, Криська, — отмахнулись от нее. Что, правда, что ли, Макс? Работает?
— Спрашиваешь… Папаша мой на этом собаку съел. Он так себе стартовый капитал заработал.
Он свое казино открыл на деньги, выигранные у конкурента. Можете не верить. Ваше право.
— Жаль, мне не пригодится, — спокойно сказала Саня, глядя вверх, на листья деревьев. Я замуж никогда не выйду.
— Чего это ты, Сашка? Кто бы говорил, вообще… — возмутилась Ольга, с негодованием на нее глядя. А потом обратилась к Максу:
— А я верю. Спасибо тебе, Максик. Дай я тебя поцелую. Я себе тоже так заработаю на собственную клинику.
— Я бы на твоем месте ограничилась пока что взяткой приемной комиссии в институте.
— А что, тысяча на раскачку у тебя уже есть? с интересом спросила Нина. И крикнула, не оборачиваясь:
— Послушай, Вовк! Вы тут такое пропустили с вашей лирикой!
Ей не ответили.
Сима Иванцова и Вова Вертлиб стояли в десяти шагах от скамейки. Под кленом. Их не беспокоили. Нина посмотрела и махнула рукой.
— Нехай наговорятся, — и добавила:
— В последний раз.
— Да? Ну ты даешь… Не боишься?
— Да чего бояться-то? Нет. Я для него все равно, что дрессировщица. А он кобель. Так что ж ему, с сучкой не дам понюхаться, что ли?
— Это еще большой вопрос, Нинель, кто из вас сучка… — вполголоса попытался урезонить ее Макс. — Я бы воздержался от аналогий.
— Вот и воздержись. Воздержание облагораживает, — отрезала Нина.
* * *
Невысокая плотненькая Симочка смотрела на черную кору клена и сосредоточенно отрывала от нее кусочки. Глаза у нее были, как зеленые виноградины, в абсолютно прямых черных ресницах с пшеничными наконечниками. И все у нее было таким же прямолинейным, как стрельчатые ресницы — мысли, стремление к правде, жизненные идеалы и бестактные слова.
Вертлиб смотрел на нее с сожалением. Она тоньше, возвышенней и ближе ему, чем Нина.
Но лучше им расстаться на выпускном и писать друг Другу длинные письма по электронной почте. Ведь все равно они с Ниной уедут отсюда в Америку. У Нины там родственники. Может быть, когда-нибудь, совершенно неожиданно для себя и Нины, он все-таки создаст что-то гениальное, а не просто торговые комплексы, о перспективности которых все время говорит Нина. И тогда ему не стыдно будет вернуться.
Но только он об этом подумал, как опять стало тяжело на душе от предчувствия того усилия, которое надо будет совершить.
У Симы была особая манера говорить. И она всегда вызывала в нем противоречивые чувства.
Когда они были наедине, он не обращал на это внимания. Но когда появлялся кто-то третий, ему становилось неудобно. А неудобство он ощущал кожей. Его просто ломало. Она говорила, как будто читала нараспев стихи, как поэтесса в экстазе.
