Владимир после пережитого потрясения, наконец, научился спать «на природе» и теперь спал почти непрерывно, просыпаясь только для того, чтобы поесть. После каждого эпизода сна лицо становилось все более румяным, привлекательным и человеческим. Кай, наоборот, все больше становился похож на крупного зверя, волка. У него даже походка изменилась и, когда в неопределенных северных сумерках он выходил из леса к костру, все дружно вздрагивали.
Дмитрий и Кай сидели возле костра и смотрели на огонь. Еду не готовили, чайник вскипел, но дров, выброшенных штормами, хватало, и их не экономили. Сухие дрова горели почти без дыма и от комаров и мошки практически не защищали. Беломорский комар, бодрое крупное животное, приспособился летать и в дыму, и даже под дождем. Мошка, дорвавшись до тела, выкусывала кусочки кожи, вызывая у чувствительных к ее укусам людей огромные отеки (из состава «Детдома» чувствительными оказались Дмитрий и Женя). Впрочем, ко всему можно было приспособиться – мошка исчезала с заходом солнца, а комары не слишком досаждали днем, когда поднимался ветер.
– Кай, в чем дело? – спросил Дмитрий, палкой помешивая угли в костре. – Мы сидим здесь. Егор и Женя ловят кайф – пускай. Владимир просто отдыхает – в кои-то веки никому от него ничего не надо, в лесу за все отвечаешь ты. Его сняли с поста. Это понятно. Но – ты? Ты можешь сказать: хватит, пошли, мы сюда за делом ехали. Все встанут и пойдут. Но ты молчишь. Почему? Ради Егора и Женьки? Ты в чем-то сомневаешься…
– Это видно? – спросил Кай.
– Мне и, наверное, Владимиру. Но он не хочет видеть, он хочет спать и есть. Женя и Егор просто живут жизнь каждый день и радуются. Ты – как натянутая струна. Почему?
– Что чувствуешь ты сам? – Кай ждал ответа.
– Может быть, это место, где ты жил, снова потянуло тебя к себе? – подумав, спросил Дмитрий. – Ты снова превращаешься в Маугли?
– Нет, не это, – Кай досадливо помотал головой. – Это все ерунда. Придумали. Если не нужно для жизни, никто никогда ни в кого не превращается.
– Тогда – что же?
– Я чувствую, что кто-то идет по нашему следу.
– За нами следят? Кто? Зачем?
– Кто – я не знаю. Зачем – это понятно.
– Но ты хотя бы догадываешься?
– Может быть по-разному. Есть варианты. Но чтобы делать, надо знать наверняка.
– Почему же они не проявят себя? Ведь мы сидим здесь, у всех на виду, никуда не убегаем.
– Кроме меня, нельзя достать клад. Никто не знает, где. Они ждут, когда мы сделать это. Потом – мы их увидим.
– Значит, тебя именно это так гнетет? – спросил Дмитрий. – Ты боишься этих преследователей? И поэтому мы сидим здесь и не идем дальше?
Лицо Кая оставалось практически бесстрастным, но Дмитрий уже давно научился угадывать степень волнения молодого человека по его речи. Когда Кай был совершенно спокоен, он тщательно сочетал между собой слова и говорил по-русски практически правильно. Когда Кай находился в ярости или на любой другой высоте эмоционального напряжения, он говорил кратко, но тоже верно, так как тут, по-видимому, срабатывало уже подсознательное, детское владение родным языком. В промежуточные минуты волнения Кай говорил хуже всего.
– Нет! – сказал Кай и глаза его блеснули уже знакомой Дмитрию жутью. – Мы сидим здесь, потому что я не могу знать, как поступать дальше.
– Объясни. Ты – лесной человек, индеец, Маугли и следопыт. Если ты захочешь сбить их с толку, запутать следы, они вряд ли что против тебя смогут. Ты можешь пойти и взять этот клад один. Мы останемся здесь в качестве прикрытия. Будем сидеть, ловить рыбу. В конце концов, если все-таки не удастся от них отвязаться, мы можем уехать обратно в Питер без всяких кладов и подождать другого раза.
– Я не знаю, как правильно, – вздохнул Кай. – Думаю, думаю, голова распухла, ничего не выходит… Клад нужен, чтобы выручать Ольгу. Раз. Есть люди, которые знать, что я – ключ к кладу. Два. Слишком много денег, сокровищ – у многих обычных людей сносит крышу, становятся как ненормальные. Перестают бояться, понимать, рассчитывать и все такое. Значит, меня в покое не оставят – три. Никак нельзя спрятаться, убежать – я не хочу уезжать в Мексику сейчас, а в городе, еще где-то я слишком заметный. Это уже получилось четыре. Выход, который есть, неправильный.
– Почему – неправильный? И что это за выход?
– Убить всех, кто идет за нами. Это можно, но я – не хочу, – пожал плечами Кай.
Дмитрий передернулся. Так вот отчего бесится и нервничает Кай! Вовсе не оттого, что не умеет запутать следы в лесу. Он знает, что преследователи не оставят его в покое в любом случае. Найдет он или не найдет этот клад. Достанет его или не достанет в ближайшие дни. Будет ли он бегать по беломорским лесам или выступать на петербургской эстраде. Он – ключ к сокровищам такого рода, которые заставляют людей терять разум и убивать. Если Кай укажет путь к кладу или завладеет им сам, его убьют. Если он оставит клад лежать здесь, его все равно не оставят в покое, и, может быть, убьют или замучают Ольгу. Старая история, ничего нового. Выпущенный на свободу джинн из бутылки. Сокровища затерянного города и королевская кобра, которая предупреждала Маугли. Маугли усвоил урок, но единственный выход из положения его не устраивает – он не хочет убивать сам.
– Слушай, а их, тех, кто идет, что – много? – осторожно спросил Дмитрий.
Всякие неприятные картины проносились в его воображении. Теперь он уже жалел, что связался со всей этой историей. А что, если их всех захватят в плен, из расчета, что Кай поделился с ними своей тайной? И будут допытываться всякими ужасными способами… Владимир, наверное, что-нибудь знает, Кай говорил с ним. Жалко Егора и Женьку, которые и вовсе попали ни за что не про что. И себя тоже жалко, хотя и говорят и пишут в книгах, что у шизофреников с инстинктом самосохранения – непорядок. Кай в нынешней истории не нравился Дмитрию категорически. Как бы он ни поступил в дальнейшем.
– Это ничего не значит, – сказал Кай. – Один, два, много – какая разница?
«Для тебя, может, и не значит, – подумал Дмитрий. – А для нас – очень даже!»
В теплый тихий приморский вечер, у жарко горящего костра ему вдруг стало зябко и неуютно.
* * *
Кай думал, передвигаясь с места на место. Он плавал в обжигающе холодной воде Белого моря, нырял, захватывая обеими руками пучки скользких фукусов, играя, тянул за собой по воде широкие и длинные пластинки ламинарии – морской капусты. Собирал мидий, варил их в котелке и потом лущил на плоском камне, чтобы занять руки. Проходил или даже пробегал рысцой километры вдоль побережья, иногда взбирался на стволы елей и сосен и раскачивался на вершине, прислушиваясь к вою ветра. Пробуя голос и память, отойдя подальше от лагеря, выл на луну и однажды даже дождался неуверенного ответа от кого-то из сородичей Друга.
