– А тебя это интересует?
– Нет… Я просто спрашиваю.
«Бедная Ленка, ты сама не понимаешь, что делаешь! – думал он, глядя на ее бледное лицо, темные веки в глубоких морщинках. – Уверена, что поступаешь правильно, выгоняя подлеца мужа, а на самом деле прольешь море слез, будешь убиваться, искать меня по ночам на соседней подушке… Бедная, глупая Ленка… Ты сама освобождаешь меня, думаешь, что наказываешь этим. А на самом деле – даришь мне подарок… Но этого я тебе не скажу».
Он провел ночь в своей студии. Не спал – ходил вдоль белых стен, прощался с ними, вспоминал девичьи лица, которые он снимал на этом фоне… Собрал всю аппаратуру, упаковал носильные вещи. Забирать их было некуда, не ехать же к матери… Он подумывал, что на первых порах снимет квартирку, а там видно будет. Что видно? Что светит ему в такой ситуации?
Скоро он станет бомжем, без жилья, без прописки, уж теща и тесть позаботятся. Это они натравили Ленку, сама она никогда не дошла бы до последней черты…
Вещи он поставил в угол. Лена так и не зашла в студию утром, собираясь на работу. К этому времени он уже спал, расположившись в кресле. Сквозь дрему он слышал, как ушел в школу сын, как хлопнула дверь за женой… Тогда он перебрался в спальню и уснул по-настоящему. Сны ему не снились.
Проснулся он только к вечеру. Посмотрел на часы, ахнул – с минуты на минуту должна была прийти жена. Он быстренько умылся, переоделся в свежее, навел лоск на прическу. Когда брызгался любимыми духами – «Драккарнуар», – он был уже бодр, как жаворонок, и все случившееся выглядело не так уж мрачно. Решать было нечего, все было решено.
Оставалось только привести в исполнение свой план., Вернее, остаток плана.
Олег погиб, и предъявить счет за убийство было некому. Но была его жена, была девочка. Была квартира, и, возможно, очень возможно, был тайник. Он почему-то верил Олесе, куда важнее было другое – верить ли эмигранту? Ему было так смешно, что свои надежды он теперь строил на таком шатком основании. Смешно, но почему-то не страшно. Скорее заманчиво, это было похоже на рулетку, на слепую игру с судьбой. Возможно, он заранее проиграл, выиграл кто-то другой. А может быть .
Это «может быть» привело его к дому на углу Покровского бульвара, оно же заставило его подняться по лестнице, остановиться на площадке.
Все остальное произошло само собой. И вот теперь он сидел в большой темной комнате, освещенной одинокой свечкой, и смотрел на лицо белокурой женщины Она открыла глаза и чуть-чуть улыбнулась.
Олеся ползла по бульвару Распай Именно ползла – другого слова не подберешь. Бульвар был чахлый, скучноватый и длинный, ничуть не похожий на московские бульвары. Он внушал ей отвращение. И оделась она неподходяще – во всяком случае, для разведки на местности. Нет, ее высокие каблуки-шпильки, черный костюмчик с белыми пуговицами, кораллово-красная помада – все это было выше всякой критики, все гармонировало с теплым осенним днем, но… Ноги уже устали, узкий пиджак стеснял движения, больше всего ей хотелось бы где-нибудь присесть и выпить вина, протянуть под стол ноги, подумать . Но зайти было некуда, все кафе в этом районе были страшно дорогие, это она уже знала. А бульвар такой длинный, а каблуки такие неудобные, а в голове такая каша…
Она дошла уже почти до бульвара Эдгара Кине, позади остался знаменитый перекресток Вавин, кафе «Ротонда», «Купель» и «Дом». Недалеко был Латинский квартал, и его дух витал в воздухе – легком, пьянящем, сухом, как белое вино, воздухе Парижа. Олеся машинально отмечала, как меняется публика – на молодежи обтягивающие черные одежды или тонкие пальто с капюшонами и деревянными пуговицами, консервативного темного костюма не увидишь, не услышишь речи в нормальном темпе. Все болтают наперебой, толкаются, пролетают сквозь тебя, смотрят куда угодно, только не под ноги, размахивают руками. "Деревня! – ругалась Олеся сквозь зубы, когда ее кто-то толкал под локоть – Это не французы, это туркмены какие-то!
Ну куда этот вот придурок скачет?!" Придурком она назвала молоденького парня, одетого в потертую кожаную куртку, к груди прижата стопка увесистых книг, на губах открытая улыбка, обращенная ко всему миру.
Он едва не сшиб ее с ног, она злобно уступила ему дорогу, покачнувшись на своих шпильках, и тогда вдруг случилось чудо – он взглянул на нее, поднял брови, ласково улыбнулся и как-то очень интимно сказал.
«Пардон!» Она даже не кивнула в ответ, прошла дальше, не оглядываясь, но спиной почувствовала, что он стоит и смотрит ей вслед. Олесе вдруг захотелось плакать. Ну зачем он ей улыбнулся! Зачем ей весь этот город, который, может быть, и прекрасен, зачем ей этот чудесный теплый день, зачем чья-то случайная ласка, улыбка, дружеское извинение.. Она все равно тут чужая, никогда ей не стать своей в этом шуме, среди этих голосов, на этих бульварах…
«Дура ты, – сказала себе Олеся. – Ну и чего ты расстроилась? Влюбилась в Париж? А он-то в тебя влюбился? Лучше вообще на него не смотреть, чтобы потом не убиваться, лучше его возненавидеть. Мало у тебя в жизни слез, надо еще? Ничего мне тут не нужно, плевать я хотела на эту жизнь… Слишком легкая жизнь, слишком веселая, она не для меня. Пусть другие бьются, пусть выпрашивают себе здесь работу, гражданство, женихов, любовников… И все равно им дадут пинка под зад – убирайтесь, грязные иностранцы!» Она с трудом признавалась себе, как ей здесь нравилось. И нравилось бы еще больше, если бы не надо было уезжать. Но впереди была Москва, впереди был Саша… Она заставила себя переключиться на реальность и всерьез задумалась.
«Борис говорил, обычный серый дом, четвертый этаж, напротив – дискотека… – соображала она. – Что он имел в виду? Молодежное заведение или просто кафе, где вечером играет музыка? Танцзал? Ба-, летную школу? Площадку, на которой сидит оркестрик? Черт возьми, тут везде музыка, да я еще по-французски не понимаю… Что делать-то?» Она в отчаянии вглядывалась в вывески кафе, в любые вывески, но надписи оставались для нее полной абракадаброй… Если бы дело было в Лондоне или в Нью-Йорке, она бы как-нибудь сориентировалась, но тут…
– Экскюзе муа, кес ке ву шерше? – раздалось у нее над ухом. Олеся испуганно повернула голову. Тот самый парень с книгами стоял за ней и улыбался своей неотразимой улыбкой.
– Вот ю сэй? – машинально переспросила она по-английски.
– Парле ву Франсе?
– Нон. – Она отвернулась и прибавила шагу. Парень догнал ее и заговорил на ломаном английском:
– Вы что-то ищете? Простите, я…
Она молчала, только шла все быстрее, но он не отставал. Наконец она резко остановилась и спросила:
