Посмотреть письмо сейчас? Показать Майе? Объяснить, что раньше оно лежало в одной из книг, принадлежащих Ларисе?
Алена не успела решить, что делать: в кармане жакета Майи зазвонил мобильный телефон. Это был, слава Богу, не приевшийся за последнее время Пьяцолла, а старый добрый Моцарт с его незамысловатым «Турецким маршем».
Майя вздрогнула, воровато оглянулась на мигом сунувшуюся в зал бдительную хранительницу, послала ей извиняющуюся улыбку. Та кивнула – мол, своим можно! – однако Алену окинула таким взором, что она мигом поняла: чужим – нельзя, ни-ни, ни за что!
– Алло? – поднесла Майя трубку к уху – и лицо ее мигом изменилось почти неузнаваемо: сморщилось, побледнело, из глаз так и хлынули слезы.
– Что? – пробормотала она. – Что вы говорите?! Да нет, этого не может быть! Как же…
И зарыдала, не сдерживаясь, почти в голос, неуклюже вытирая слезы рукой с зажатым в ней мобильником.
– Майя, что случилось?! – хором воскликнули насмерть перепуганные Алена и хранительница, но Майя какое-то время только качала головой, закрыв глаза и судорожно всхлипывая. Не сразу, далеко не сразу смогла она справиться с голосом и вымолвить:
– Мне срочно нужно к директору. Это она звонила. Срочно нужно.
– Да что случилось-то? – снова воскликнула хранительница, но Майя только покачала головой, продолжая одной рукой сжимать мобильник, а другой вцепившись в Аленин рукав, и так крепко, словно знала: если выпустит эту опору, то упадет.
Ну что ж, Алена не возражала послужить опорой, ведь совершенно ясно было: случилось что-то в самом деле ужасное. Но что?
– В нашем музее, – вдруг пробормотала Майя, словно услышав ее невысказанный вопрос, – в нашем музее творится нечто странное. Нет, страшное! У нас был один шофер… впрочем, вы его не знали… Он под Новый год покончил с собой.
Алена искоса взглянула на нее, но промолчала. Хранительница кивнула:
– Да, Севочка, бедный!
– А теперь… – Майя чуть не задохнулась от нового приступа рыдания. – Сегодня, буквально вот только что, покончила с собой одна женщина, сотрудница нашего музея… Тамара Семенова! Она вчера попала в психиатрическую лечебницу… Помните, директриса мне говорила на крыльце, вы как раз рядом стояли…
Алена кивнула.
Тамара! Теперь и она… Что же происходит, а?!
– Боже мой! – всплеснула руками хранительница и тоже залилась слезами.
Реакция женщины была понятна, однако горе ее сейчас показалось Алене до такой степени ненужным, несвоевременным, что она сердито махнула на нее рукой. Хранительница почему-то сочла ее жест приказом исчезнуть и в самом деле исчезла – бросилась в соседний зал.
Может, обиделась? Но Алене было совершенно не до нее.
Майя тоже сделала движение выйти, но Алена схватила ее за плечи и в буквальном смысле слова прижала к стене.
– Погодите-ка! – выкрикнула она и довольно бесцеремонно тряхнула Майю. – Погодите. Сева, Тамара… Но ведь и вам тоже хотелось покончить с собой! Помните? Почему?
Майя уставилась на нее огромными, черными, утонувшими в слезах глазами:
– Почему? Я не знаю, не помню. Но откуда вы знаете?
– Неважно, – резко бросила Алена. – Я знаю, что вы хотели покончить с собой, чтобы не уничтожить картину – вот эту картину, «Ковер-самолет», чтобы ей не повредить! Ну, вспоминаете?
Майя покачала головой:
– Очень смутно… Теперь, когда вы сказали, вроде бы что-то проясняется в голове… Да, была какая-то навязчивая тяга в музей, стремление уничтожить что-то – и страх перед этим стремлением, отвращение к нему, к себе, такое отвращение, что лучше умереть… Да, я вспоминаю, меня влекло именно к этой картине! Какая-то навязчивая музыка звучала, звенела в голове, заполняя ее… Мое сознание мутилось почему-то именно после того, как начинала звучать эта музыка, я сознавала только одно: мне необходимо оказаться в музее и тайно, чтобы никто не видел, острым ножом вырезать из картины…
– Вырезать из картины? – повторила потрясенная Алена. – Что?
Майя с сомнамбулическим выражением лица подошла к «Ковру-самолету» и, приподнявшись на цыпочках, размашистым движением обвела ту его часть, где находился загнутый вниз угол, который с первого взгляда показался Алене странным и неестественным.
– Но почему именно этот фрагмент? – осторожно спросила Алена.
– Не знаю. Не знаю… – испуганно пробормотала Майя. Она вздрагивала, зябко обхватив себя за плечи руками. – Знаю только одно: меня словно бы разрывало на части, я готова была умереть, но только не причинять вред картине, убить себя готова была. Но я даже не подозревала, что кто-то еще подвержен той же пагубе. А сейчас подумала: вдруг Тамара… и Сева… Вдруг с ними было что-то подобное? Но почему? Откуда это взялось?
Алена задумчиво покачала головой.
Майя не знала, есть ли другие… А Алексей, получается, знал? Ну да, еще в самом начале, когда Муравьев пересказывал Алене исповедь Алексея о его терзаниях, он упомянул: мол, «бесы информировали» Алексея, что не один он «у них под опекой»… Но разве бесы называли ему имена других своих жертв? А он внес в свой особый телефонный список именно тех сотрудников музея, кто был обуреваем страстью к самоубийству, всех троих. Он сам – четвертый… Но только ли четверо их было? Наверное, Алексей знал не обо всех, но откуда он знал этих? Или опять странное совпадение?
А вот странное несовпадение: у троих из его списка лимфаденит, а у Алексея его нет. Что это значит?
Может быть, странность объяснима. Майя ощущала стремление уничтожить картину как свое собственное неконтролируемое желание. Алексей же чувствовал некую чужую волю, довлеющую над ним. Алена отлично помнила, как он кричал: «Не заставляйте меня! Что вам от меня надо?» А как было у Севы и Тамары?
Теперь уж не узнать…
Боже мой, от такой путаницы уже голову ломит!
– Извините меня, – глухо сказала Майя. – Мне пора. Меня же просили к директору зайти. Надо будет ехать в больницу, к Тамаре…
Алена кивнула. Ей тоже было пора – к Бергеру, но не оставляло ощущение, что она что-то упустила. Как будто в рассказе Майи прозвучало что-то очень важное, оставшееся незамеченным… Но нет – ощущение мелькнуло и прошло.
Алена машинально вышла из зала вслед за Майей и на лестничной площадке увидела заплаканную женщину, которая спускалась откуда-то, возможно, из кабинета директора.
– Катерина Петровна! – окликнула ее шедшая впереди Майя, снова начиная плакать. – Да неужели правда?
– Правда, Маечка, – всхлипнула та. – Буквально вот-вот, ну, времени всего ничего прошло, как ее не стало! Сейчас у нас сколько, полтретьего? А это произошло ровно в час!
В час?
Алена схватилась за перила.
