– Катерина Петровна! – окликнула ее шедшая впереди Майя, снова начиная плакать. – Да неужели правда?
– Правда, Маечка, – всхлипнула та. – Буквально вот-вот, ну, времени всего ничего прошло, как ее не стало! Сейчас у нас сколько, полтретьего? А это произошло ровно в час!
В час?
Алена схватилась за перила.
– Осторожнее! – сквозь слезы воскликнула, повернувшись к ней, Катерина Петровна. – Лестница такая крутая! Наверное, там тоже была крутая лестница, с которой Тамарочка наша бросилась!
– С лестницы бросилась? – зарыдала Майя. – Боже мой, ну зачем, зачем?..
Больше находиться здесь Алена не могла – повернулась и кинулась бегом, бегом, схватила плащ в гардеробной, выскочила вон…
Какой ужасный день, ужасный! Сколько горя, сколько потрясений!
Может быть, уже пойти домой? В родную, такую комфортную обстановку… В свой кокон, из которого она зачем-то выбралась. Домой, домой… Забраться с ногами в любимое кресло, закутаться в любимый плед, включить музыку, послушать любимое аргентинское танго Гарделя, Ди Сарли, Пьяцоллу…
Пьяцоллу?
Алена оделась, вышла на крыльцо музея и немедленно достала из сумки телефон. Вызвала на дисплей номер, звонить по которому совершенно не хотелось, но нельзя было не позвонить.
– Лев Иванович? Это Алена Дмитриева.
– Неужели? – буркнул Муравьев. – Что, сочли меня достойным пообщаться с вами? В прошлый-то разговор – р-раз, и отключились! Пошел, мол, вон, товарищ Муравьев! А сейчас понадобился, да?
– Понадобились, – не тратя времени на реверансы, сказала Алена холодно. – Ровно в тринадцать часов в психиатрической клинике на улице Июльских Дней покончила с собой одна женщина, Тамара Юрьевна Семенова. Мне нужно срочно знать, как именно это произошло.
– Вы где сейчас находитесь? – настороженно спросил Муравьев.
– А что такое? – удивилась Алена.
– Ничего особенного, – сладким голосом произнес Лев Иванович. – Надеюсь, не в психиатрической клинике?
– Что?!
– Что слышали. Вы в уме, Елена Дмитриевна? Я вам что, мальчик на побегушках? То разговаривать не желаете, то звоните, понимаете ли, когда в голову взбредет, заставляете какие-то никому не нужные сведения собирать…
– Да почему же так уж никому не нужные? – зло прошипела Алена. – Это самоубийство имеет прямое отношение к неприятностям вашего друга, Алексея Стахеева.
– Ну, знаете, неприятности у него не столь уж велики, чтобы я вот прямо сейчас все бросил и кинулся сломя голову собирать для вас информацию!
– А вы все же киньтесь, – холодно посоветовала Алена. – Киньтесь – не пожалеете, потому что в обмен на информацию о Тамаре Семеновой я вам, может быть, дам кое-какую информацию относительно одного гаража в Стригине…
– Ага, – тихо, с безнадежной интонацией проговорил Муравьев. – Я так и знал, что без вас там не обошлось…
И отключился.
Наверное, не стоило себя так подставлять? Ничего, она ведь сказала: «Может, дам информацию». То есть, возможно, даст, а возможно, и нет… Правда, если нет, то отношения с Муравьевым можно будет считать законченными.
Ну и ладно, лучше навеки поссориться со Львом Ивановичем, чем оказаться подозреваемой в убийстве. Даже в двойном убийстве!
Да кто ж их убил-то, этих беспощадных сволочей, чтоб им гореть в адовом пламени?!
Телефон, который Алена продолжала держать в руке, вдруг зазвонил. На дисплее вырисовался номер Алексея Стахеева.
Она задумчиво смотрела на номер, но не нажимала кнопку приема. Телефон умолк, но звонок раздался снова. Ну да, Алексей, видимо, решил, что Алена в первый раз его не слышала.
Почему она не отвечает? Неведомо…
Или все же ведомо? А если да, то что именно ей ведомо?
Вопрос, конечно, интересный…
Алена опустила звонивший телефон в сумку, повесила ее через плечо и, зябко поеживаясь (зазнобило вдруг от налетевшего ветерка, да и от голода, ведь сегодня с утра ничего во рту не было, даже пресловутой маковой росины!), вышла из кремля, оставляя позади шлейф звонков.
Наконец телефон угомонился.
Алена прошла мимо того места, где только позавчера (позавчера!) пыталась сладить с припадком Алексеева безумия, пересекла площадь и направилась к лотку около здания химбиофака университета, чтобы купить булочку с маком и в шоколадной глазури. Это было страшное преступление против шейпинг-правил, которым Алена поклонялась если и не свято, то достаточно истово.
«Последний раз! – сконфуженно поклялась она кому-то – суровому и неумолимому богу Шейпу, скорее всего. – Больше никогда в жизни! Ни-ког-да!»
Конечно, разве она могла знать, что клятва ее будет услышана…
Вместе с булочкой (строго между нами – булочек она съела две, вернее, три… или даже четыре?!) Алена купила кофе в пластиковом стаканчике. После кофе, горячего, как страсть, сладкого, как поцелуй, черного, как ночь, и едкого, как фанта, которая, говорят, разъедает даже пластмассовые расчески, что там уж о желудке говорить, Алена почувствовала себя гораздо лучше. Может быть, в желудке необратимые процессы уже и начались, но в голове прояснилось, и она, пока шла к зданию суда сначала через площадь Минина, а потом по Покровке, все думала, думала, думала, ничего не видя, ничего не замечая вокруг – ни тех, кто попадался навстречу, ни тех, кто следовал за ней. А между тем среди не замеченных ею было как минимум двое – они следовали за ней, не приближаясь и не отдаляясь, на почтительном расстоянии, но ни на мгновение не выпуская Алену из виду, и каждый боялся, что она вдруг оглянется и увидит его, и узнает. Преследование это было обыденным и невероятным, словно в типичном детективе, потому что каждый из ее преследователей сжимал в кармане пистолет, готовый выхватить его в любое мгновение и выстрелить, но каждый предпочел бы нанести удар тайно, чтобы потом удалось убежать, исчезнуть, остаться неузнанным, непойманным, свободным… живым!
Одному из них маневр удастся, другому – нет.
Быть или не быть, жить или не жить, а если жить, то кому – все это решится в течение какого-то часа… Боже, как стремительна бывает жизнь, как скоропостижна бывает смерть, и никто, никто не знает, сколько ему еще осталось…
Алена шла и думала вовсе не о вечном и бесконечном. Она вспоминала, как однажды у нее на кухне сломался кран. Отвалился длинненький такой носик, кажется, он называется «гусак», из которого, собственно, и льется вода. И на его месте образовалась дырка, из которой струя хлестала в раковину, полную (как всегда, ведь лень родилась намного раньше нашей героини) немытой посуды. «Гусак» тоже рухнул в раковину и даже разбил одну чашку.
Чертыхнувшись, Алена «гусак» вытащила, воду закрыла и стала думать, что делать дальше. Она воткнула «гусак» на место и попыталась затянуть блестящую шайбу, но та моталась по резьбе без толку и закручиваться не желала. Получалось, чтобы ввернуть «гусак» на место, его нужно было вращать по кругу, а сделать это было невозможно: стенка мешала. Алена принесла из кладовки клещи, потом газовый ключ, но, что с ними делать, как приладить к крану, не представляла себе. Наверное, слесарь-сантехник знал, но Алена не была слесарем-сантехником и вообще была редкостно тупа в вопросах домоводства. И, как назло, ни одного из лиц мужского пола, которые могли бы прийти к ней и спасти, в ту пору поблизости не оказалось. Случилось это в воскресенье. Алена его кое-как пережила с выломанным краном, решив назавтра позвонить в домоуправление, но, как известно, «довлеет дневи злоба его», и в будни ей сделалось не до звонков.
