– А ведь это была я… Я вспомнила этот вечер, дорогой мой Сизов. Папа купил мне тогда много мороженого, и я схватила ангину. Мне потом удаляли налеты на гландах деревянной палочкой, смазанной какой-то гадостью. Сизов, ты слышишь меня?
«Анданте» между тем набирало силу. Его уже с трудом можно было распознать в хаосе бездарных, диких импровизаций, делавших гениальную музыку воем изголодавшихся животных в зверинце. Хотя даже в этом звуковом кошмаре угадывались бравшие за душу интонации, от которых по-прежнему хотелось то полететь над водой, то вообще перенестись в совершенно другой мир…
Лодка подплыла к берегу. Забыв про тяжелую сумку и молоко, которое к тому времени уже залило все дно лодки, Ольга вышла неподалеку от кафе и села под куст, чтобы привести в порядок мысли.
– Подожди, не торопи меня, я что-то совсем запуталась, – сказала она своему постоянному спутнику и обхватила голову руками. – Скажи одно: зачем все это было? Зачем?
– Ведь тебе этого не хватало. Каждый человек должен хотя бы один раз прожить день так, как он этого хочет – встретиться со своим прошлым, подумать о настоящем и будущем, увидеть себя с высоты птичьего полета… Вот ты, например, видишь ли ты сейчас себя с высоты птичьего полета?
Ольга на минуту задумалась. Да, она прекрасно видела себя, дрожащую от холода, в ледяном парчовом платье под кустом боярышника. Видела свои ноги, утопающие в прохладной густой траве, и склоненную голову… Да, она себя видела, но что дальше? Что изменится в ее жизни после этого чудесного путешествия по Той Стороне Жизни? И какая именно ее грань предстала ей сегодня? В каком измерении находится она сейчас с этим потрясающим Сизовым и каким образом сюда еще раз вернуться? Как сохранить себя такой, какая она есть в той, нормальной жизни?
– Сизов, ты меня скоро бросишь?
– Никогда, – уверенно и твердо сказал Сизов.
– Знаешь, если бы ты всегда был рядом со мной, мне больше ничего и не надо… И еще: почему ты именно Сизов, а не Туманов или Прозрачнов? Почему у тебя такая бледная и неинтересная фамилия?
– Не знаю, – ответил Сизов.
– Можно мне пойти в это кафе и сказать, что я думаю об их музыке?
– Можешь, но лучше не надо.
– Скажи мне главное: ты будешь там со мной?
– Да. Хотя мне предстоит испытание… Будь осторожна.
– Я же знаю, лодка не зря привезла меня к этому берегу. – Она поднялась с травы и направилась к стеклянной двери кафе.
Она сразу узнала этих бородачей, Виолеттиных бородачей. Они сидели в самом углу и пили шампанское. Увидев Ольгу, они жестом пригласили ее к своему столику. Все, кто был в эту минуту в зале, завидев Ольгу, захлопали в ладоши. Она увидела себя со стороны – с высоты люстры и покраснела: парчовое платье на глазах у хохочущей публики сменилось синим атласным жилетом на золотых пуговицах и белыми чулками с подвязками.
– Мы, кажется, где-то встречались? – спросила одна борода, уписывая ломтик семги.
– Девушка, – засмеялась вторая борода, – не верьте глазам своим! Это не семга, а простая щука, но эти скоты выдают ее за семгу и сдирает за паршивую рыбешку бешеные деньги!..
– Мне до этого нет ровно никакого дела, – проговорила Ольга с трудом. – Я могу уйти в любую минуту, понятно?
– Чего уж тут непонятного, только какой же смысл был тогда вообще сюда приходить?
– Просто лодка причалила возле кафе, вот я и решила согреться.
– Разумно, а главное – логично. Шампанское будете?
– Сизов, зачем я сюда пришла, – прошептала Ольга в отчаянии. – Раньше знала, а теперь вдруг забыла. Хотя… Понимаешь, стыдно признаться, но они, эти противные бородачи, любили меня в течение этих трех лет. Они снились мне почти каждую ночь… Они заменяли мне Сергея. Сейчас мне так стыдно, Сизов, что сейчас расплачусь… Мне надо как-то от них избавиться, покончить с этим наваждением. Я устала от них. Кажется, я чувствую, должно что-то произойти. Может, тогда я и распрощаюсь с ними навсегда! Смотри, Сизов, я же говорила!
Она указала на дверь – в кафе вошла Виолетта, одетая в глухое черное платье. Она стремительно приблизилась к столику. Огненно-рыжая копна волос, губы цвета запекшейся крови, раскосые глаза…
– Привет, мальчики, – сказала она, присаживаясь на свободный стул. – Ну и место же вы выбрали! Какие-то взбесившиеся музыканты, вареная щука, лимонад вместо шампанского… Нет, мы так не договаривались! Я хочу съесть что-нибудь горячее, вкусное. И, конечно, водки! А это еще кто?
– Виолетта, это же я, Оля…
Но та ничего не ответила, а сама Ольга видела себя почему-то менее отчетливо. Вокруг потемнело, музыка стала глуше, столики сменились большой широкой постелью… Впомещении откуда-то появились колченогие стулья, на месте эстрады возник старинный клавесин. Комната была пуста.
Стало очень тихо.
– Сизов, где я? – испуганно спросила Ольга.
– В комнате Моцарта, – устало ответил Сизов. – Куда деть твою сумку, у меня сейчас оторвутся руки…
– Поставь куда-нибудь и говори, пожалуйста, потише. Смотри, вон там, в дверном косяке, вбит железный крюк. Вот туда и повесь…
Ольга села за клавесин и пробежала по клавишам.
– Я никогда не играла на клавесине… Можно, я попробую? Потихоньку?…
– Конечно.
Она заиграла.
И одновременно увидела себя со стороны – бледную, с сосредоточенным лицом, уставшую смертельно. В том месте «Анданте», где мелодия переходила в высокий регистр, и звучали трели, Ольга почувствовала, как две перламутровые бабочки взвились под потолок, покинув ее уши. Они кружились, направление полета…
Она не заметила, как в комнату вошел Моцарт. Он взял стул, присел рядом, и они заиграли в четыре руки. У гениального композитора почему-то было тоже усталое лицо. Когда они кончили играть, Ольга взяла руку Амадея и поднесла к губам. На ее глаза навернулись слезы.
– Я принесла твою пряжку, Моцарт! Я же все понимаю – все бреши должны быть заполнены. Я возвращаюсь обратно…
Моцарт ответил ей что-то по-немецки или по-австрийски. Потом ласково потрепал по щеке и поцеловал.
– Что он сказал? – спросила Ольга, машинально поднимая голову к высокому сводчатому потолку.
– Он сказал, чтобы ты оставила эту пряжку себе на память – может, еще встретитесь…
– Неужели? – Ольга прижала пряжку к груди. Ей захотелось обнять Моцарта. – Какой же ты красивый, Амадей. Это ничего, что я на «ты»? – Глаза ее блестели, щеки разрумянились. – Я рада, что ты жив и здоров… Пиши, Моцарт, пиши больше! И еще: спасибо тебе за «Анданте»… – Она поцеловала его в напудренный парик и, чувствуя, как ее подхватывает какой-то невидимый, мощный и теплый поток воздуха, крикнула: – Только бы мне не забыть эту мелодию! Только бы не забыть…
