— На фотографии вы не кажетесь очень несчастным, — съязвила Мередит.
— Донна Манетти — совсем ещё юная и неразвращенная девушка, — терпеливо пояснил Александр. — Она вела крайне замкнутый образ жизни. Она влюбилась в меня, как школьница…
— Еще та школьница! — усмехнулась Мередит.
— Позвольте я закончу. За ужином у нас было вино, и девушка хватила лишку. Фотоснимок был сделан в ту минуту, когда её уже совсем разобрало. Я пытался уговорить её уйти и собирался отвезти её домой.
— К кому домой? — спросила Мередит с нескрываемым сарказмом.
— Мередит, у нас с ней ничего не было!
— Теперь это уже не имеет значения. — Мередит старалась не смотреть на Александра, чтобы он не заметил, насколько она удручена.
— В самом деле?
Мередит промолчала.
— Посмотрите мне в глаза, Мередит! — требовательно попросил Александр. — Посмотрите и скажите: да, вам это все равно. Все, что было между нами до этого злополучного случая, не значило для вас ровным счетом ничего.
Мередит подняла голову и посмотрела на него.
— Хорошо! — отчеканила она. — Мне это не все равно! И мне вовсе не безразлично, что было у вас в Риме с этой девчонкой! Вы это хотели слышать?
— Да! — признал Александр. — Я хочу, чтобы вы ревновали! Я хочу, чтобы вы любили меня столь же сильно, как люблю вас я! — Их глаза встретились, и Александр, нагнувшись, нежно, но властно поцеловал её в губы. Мередит попятилась, в глазах её стояли слезы.
— Мне уже начинало казаться, что я вас знаю, — прошептала она дрогнувшим голосом.
— Вы знаете меня, как никто другой, — сказал Александр, снова целуя её.
— Я чувствую себя мотыльком, который залетел в самое пламя, — промолвила она.
Александр грустно улыбнулся.
— Вопрос только, кто из нас мотылек, а кто — огонь, — усмехнулся он.
— Я не хочу снова обжечься, — промолвила Мередит.
— Давайте начнем заново, Мередит, — настаивал Александр. — Попытаем счастья ещё раз. Мы должны быть вместе. Мы созданы друг для друга.
— Да, мне тоже так казалось.
— Мой дом неподалеку отсюда, — произнес Александр. — Я собирался задержаться здесь до конца недели. Давайте останемся здесь вместе. Дайте мне возможность доказать, что моя любовь к вам — не пустые слова.
— Я не могу… — пролепетала Мередит. — У меня дела, обязательства перед студией…
— У меня тоже, — улыбнулся Александр. — Но главные наши обязательства — друг перед другом.
— Объясните это моему продюсеру, — устало улыбнулась Мередит.
Александр на мгновение призадумался.
— Позвоните ему от меня, — предложил он наконец. — Скажите, что я дал вам разрешение записать интервью прямо в Саутгемптоне, где собираюсь задержаться на несколько дней. Скажите, что проведете эти дни у меня, чтобы детально разработать план. Пусть в четверг или в пятницу пришлет съемочную бригаду. Это позволит нам провести несколько дней вдвоем.
Мередит заколебалась.
— Я не знаю…
Александр посмотрел ей в глаза.
— Я люблю вас, Мередит. И я не хочу вас терять.
— У меня нет с собой ни одежды, ни…
— Здесь есть магазины.
Она отвела взгляд в сторону. Потом сказала:
— У вас на все есть ответ.
— На все, — подтвердил Александр, беря её за руки. — Кроме одного. Того, что нужно мне больше всего на свете.
В Саутгемптоне у Александра был огромный, с видом на Атлантический океан, пятнадцатикомнатный особняк в георгианском стиле, который располагался на ухоженном участке земли площадью в десять акров. Выглядел дом необыкновенно элегантно: высоченные потолки, колонны, застекленные двери на веранду, с которой открывался изумительный вид на сад и океан. В доме имелся свой восстановительный центр, в котором были сауна, парная, гимнастический зал и джакузи; во внутреннем дворе были оборудованы бассейн и солярий; были также музыкальный салон и винный погреб. За домом были выстроены конюшни и отдельные жилые помещения для прислуги. Мередит поразилась, увидев, насколько интерьер особняка отличается от обстановки квартиры Александра в Олимпик-тауэр. Мраморные камины в гостиной и библиотеке, створчатые окна, лепные потолки, узорчатый паркет — все это напоминало прошлый век. Под стать была и мебель: огромные мягкие диван и кресла, расставленные повсюду предметы антиквариата и полотна импрессионистов на стенах. В библиотеке возвышались старинные часы, показывающие точное время. Поразил Мередит стоявший там же резной стол тончайшей работы. Александр рассказал, что его много лет назад изготовили знаменитые цыганские мастера.
— Для меня этот дом — убежище анахорета, — добавил он, пока Мередит обходила библиотеку, любуясь книгами и предметами искусства. — Сюда я приезжаю, когда ощущаю необходимость уединиться. Сбежать от манхэттенской суеты.
Мередит посмотрела на него и улыбнулась.
— Забавно, но мне всегда казалось, что такой человек, как вы, не в состоянии хоть сколько-нибудь надолго отлучиться от своей работы, — сказала она.
— Это верно, — кивнул Александр. — Однако я уже давно пришел к выводу, что даже самым фанатичным трудоголикам порой совершенно необходимо вырваться из привычной рабочей обстановки — и это идет лишь на пользу. Было время — я тогда только стал председателем Совета директоров, — когда вся моя жизнь вообще была посвящена исключительно делам корпорации. И я отчаянно пытался убедить себя, что ничего другого мне больше в жизни не нужно.
— Но у вас ничего не вышло, — заключила Мередит.
— Да, matia mou, — улыбнулся Александр. — Корпорация до сих пор необычайно важна для меня. Она досталась мне по праву наследования — её завещал мне отец. Но теперь я уже точно знаю, что не это в жизни главное. Так же, как и ваша карьера — для вас. — Он наполнил стакан вином и протянул Мередит. — Попробуйте — вам понравится. Оно из моих собственных виноградников.
— Как, вы и виноделием занимаетесь? — изумилась Мередит.
— У меня есть замок во Франции, — ответил Александр. — В районе Кот-дю-Роны. К превеликому сожалению, в последние годы я проводил там куда меньше времени, чем хотелось бы. Прежде я каждый год ездил туда снимать урожай. Обожаю работу в винокурне.
Мередит невольно рассмеялась.
— Простите, — спохватилась она. — Но мне просто нелегко представить, как вы занимаетесь физическим трудом.
— Вообще-то мне любая работа по душе, — сказал Александр, подливая ещё вина. — Мне было всего четырнадцать, когда отец купил эти виноградники. Францию я любил всегда — должно быть, унаследовал привязанность к ней от мамы, — поэтому был страшно рад, когда выпала возможность туда поехать. Маме, правда, не нравилось, что её сын до седьмого пота вкалывает на винокурне, зато отец гордился мной, считая, что любой физический труд пойдет мне только на пользу. И он оказался прав.
