Думаю, Алексей – человек очень предусмотрительный, или, может быть, Людмила такими качествами отличается, но они решили подстелить соломки на тот случай, если кто-то сможет потом связать концы с концами и сообразить, что отрава могла попасть в организм Майи и Тамары именно на той вечеринке. И вообще догадаться, что это не их собственное, так сказать, сумасшествие, а некое организованное мероприятие. Именно поэтому Алексей и начал «чудесить» тоже, изображая жертву и из себя. В любом случае – даже если кто-то из их «зомби» смог бы вырезать из картины фрагмент и вынести его из музея – Алексей имел бы на сей случай непоколебимое алиби. Они ведь с Людмилой большие мастера организовывать алиби! И вообще – он считал, что отвел от себя подозрения, когда обратился за помощью к самому Муравьеву. Значит, ему нечего было скрывать. Но тут Алексей, кажется, сам себе яму вырыл.
– Яма – это вы? – осведомился Бергер, усмехаясь.
– Ну да, – кивнула Алена, наслаждаясь своей скромностью.
Однако как следует насладиться Бергер не дал-таки:
– Между прочим, яма по-японски – гора. Фудзияма, слышали? Так что от скромности вы не умрете.
– Мне так часто говорят, – кивнула Алена. – И я с этим согласна. Вы думаете, я почему попросила вас записать свой рассказ на диктофон? Потому что, как пишут в книжках про пиратов или про шпионов, за мою жизнь теперь нельзя дать и ломаного гроша. Понимаете, Алексей сегодня за обедом – а обедала я у него – очень хотел напоить меня отличным крымским вином. Я не пью красное вино, на дух не переношу, поэтому его старания были напрасны. И еще очень вовремя вернулась домой дочь Алексея, с которой мы просто не выносим друг друга. Может быть, благодаря этому я избежала отравления и шанса превратиться в очередного зомби, который при звуках «Solo» делается обуреваем страстью уничтожить «Ковер-самолет». Да, кстати, еще о музыке… Я только сейчас вспомнила, что мне покоя не давало: когда мы говорили с Майей о ее припадках безумия, она сказала: «Какая-то навязчивая музыка звучала, звенела в голове, заполняя ее, мое сознание мутилось… Почему-то именно после того, как начинала звучать эта музыка, я знала только одно: мне необходимо оказаться в музее и тайно, чтобы никто не видел, острым ножом вырезать из картины…» И потом она показала мне, какой именно фрагмент она должна была вырезать – с загнутым углом ковра.
– Как-то я себе все это слабо представляю, – пробормотал Бергер. – Ну и что бы она с куском холста потом делала? Вообще как вырезала бы его среди бела дня, когда кругом полно народу?
– Ну, наш музей все же не Эрмитаж, там много народу редко когда набирается. Я думаю, Алексей и Людмила подгадали бы исполнение своего замысла к такому времени, когда в здании почти нет посетителей. Хранительницу Майя (или ее дублерша Тамара) могла куда-то услать на время, сам процесс занял бы одну, ну, две минуты. Затем кусок холста размером полметра на полметра сворачивается в трубку и прячется в газету или сумку. Майя выносит сверток на улицу и передает тому, кто будет ее ждать. Никакая охрана не обратила бы на нее внимания: ну, несет реставратор какой-то небольшой сверток, да и пусть себе несет. А потом… то, что будет с Майей или Тамарой потом, ни Алексея, ни Людмилу ничуточки не волновало. Жертвы не помнили почти ничего, почти никаких подробностей, и, главное, они даже не подозревали, кто повелевал их волей. А Алексей уничтожил бы все ненужные записи в своем мобильном телефоне (кстати, его номер при этих звонках не определялся!) и пролил бы несколько крокодиловых слез над подругами покойной жены, припомнив при случае, что и сам был обуреваем припадками странного безумия, сам оказался жертвой неизвестного злоумышленника. А где тот злодей, кто он, совершенно неизвестно, как неизвестно и то, зачем была изуродована картина.
– А как по-вашему, что бы они потом с картиной, вернее, фрагментом ее, делали?
– Не имею ни малейшего представления. Точно так же, как я не понимаю, что там под слоем краски может быть изображено.
– Скажите, а почему вы решили, будто Алексей знает, что вы во всем разобрались? Вы что, пооткровенничали с ним?
– В общем-то, нет, но я теперь почти уверена, что в руки Людмилы попал мой блокнот, в котором я делала кое-какие записи по делу и возникшие у меня вопросы, размышления некоторые, например, почему все «жертвы картины», назовем их так, больны, а Алексей – здоров. Там было сказано про тайный список его телефона, про самоубийство Севы, про звуковые сигналы как спусковые крючки безумия – практически про все, что я вам сейчас рассказала. Просто-таки открытым текстом! Хотя в те минуты, когда я делала записи, я Алексея еще не подозревала, просто удивлялась многим нестыковкам.
– А когда вы его начали подозревать?
– Как только узнала, что Тамара покончила с собой именно в то время, когда ей звонил Алексей, и из ее мобильного звучала красивая музыка. «Solo» – мелодия и впрямь волшебной красоты, только, наверное, я ее больше никогда слушать не смогу… И еще… Знаете, когда я была у Алексея, ему позвонила Людмила.
– Она что, вам представилась?
– Нет, – Алена вспомнила оскаленную морду Бубна на дисплее и усмехнулась. – Просто у Алексея в мобильном телефоне при ее звонке появилась фотография, которая имеет к ней прямое отношение. И Алексей говорил ей буквально следующее: «Да, я туда позвонил сразу, как ты сказала, но не знаю, каков результат, некогда проверять!» И я потом сообразила: около часу назад у меня и пропал блокнот. Видимо, Людмила его пролистала, узнала мой дальнейший план действий: пойти к Алексею, потом в музей, потом к Тамаре – и поняла, что нашей с Тамарой встречи ни в коем случае допустить нельзя. И Алексею был дан приказ – позвонить Тамаре в больницу. Они почти не сомневались, что несчастная, издерганная женщина воспримет звонок как сигнал к уничтожению картины – и сделает все, чтобы этого не произошло. Так что, наверное, я тоже отчасти виновата в смерти Тамары Семеновой…
Бергер покачал головой:
– Даже не знаю, что сказать. Утешать вас или упрекать, не представляю. Просто штука, видимо, в том, что я во все, что вы рассказали, не вполне верю. И если бы вы не начали с реального и доказательного разговора об убийстве Ларисы Стахеевой, с того дела, которое меня лично очень зацепило и которое было нагло закрыто Муравьевым… если бы не это, повторяю, я бы воспринял все ваши прочие умозаключения как, мягко выражаясь, фантазии. Если еще не хуже!
– Как бред сумасшедшей? – уточнила Алена.
– Ну, раз уж вы сами так назвали… – буркнул Бергер.
– Да как хотите называйте, только в печку не сажайте, – отмахнулась Алена. – Я ведь и сама понимаю, что все это практически недоказуемо. Если Алексей и Людмила подсуетятся, они могут уничтожить все мало-мальские улики. Хотя этих улик и так – раз-два и обчелся. Сотрет Алексей список номер два в своем мобильнике, уничтожит в памяти звонок к Тамаре – и нет проблем. Никаких проблем! Да, у Семеновой в телефоне значится вызов ровно в тринадцать часов. Да, в ее телефон закачана мелодия «Solo», так же, как у Майи. Но ведь совершенно нереально определить, с какого телефона поступали вызовы и кто закачал музыку! Нет, заговорщики могут чувствовать себя вполне в безопасности. Главное им сейчас – хладнокровие сохранить. Затаиться, отсидеться: я не я, и бородавка не моя! И все, их не зацепишь. Но все же кое-чем хитрецов можно подковырнуть. Во-первых, возобновить то старое дело об убийстве Ларисы Стахеевой. Кстати… знаете ли вы, что у нее был мужчина на стороне?
