– Только газовый, да и к тому патрончиков нету. И он дома…
– Тогда, значит, дело в одной зубной щетке? Купите по дороге. А заодно купите все остальное. Что вам там понадобится? Ночная рубашка, продукты? Что еще нужно женщинам? Магазинов по пути будет море. Если денег нету, я вам ссужу. И знаете что… Позвоните Инне, что мы сейчас подъедем к ней за ключом, а потом я сам отвезу вас в Маленькую.
– А что, – оторопело пробормотала Алена, – у нас в стране уже начала действовать программа защиты свидетелей? Как в Штатах?
– Ну да, ждите ответа… – довольно уныло хмыкнул Бергер. – Но я начинаю осуществлять эту программу в рамках одного, отдельно взятого уголовного дела, пусть даже еще и не открытого. – Он выключил диктофон и сунул его в карман. – Вы готовы? Поехали?
Алена кивнула не слишком-то уверенно. Странное было у нее ощущение… Странное! Сравнение напрашивалось достаточно банальное, однако верное, как и всякая банальность: чудилось ей, будто она ступает на тонкий лед – ну до того тонкий, что под его прозрачной, словно бы стеклянной, поверхностью видны токи темной, клокочущей глубинными ключами воды, и Алена знает, что непременно под лед провалится, что ни в коем случае нельзя на него ступать, нельзя… а деваться больше некуда, пути другого нет.
Они с Бергером спустились из канцелярии в большой холл и прошли через «рамку», около которой сидел сонный-пресонный мент, вяло взиравший на посетителей суда. Если входящий еще мог представлять для него некий потенциальный интерес (вдруг, скажем, у него в кармане какой ни есть револьвер захован?), но выходящие никакого такого интереса не представляли, поскольку были уже проверенными и явно безвредными.
«Значит, у Бергера нет оружия!» – подумала Алена и почему-то огорчилась, сделав этот нехитрый логический вывод.
Они вышли в маленький садик перед зданием суда, отделенный от Покровки красивой чугунной решеткой. В былые времена, когда пышным и махровым цветом распустился на святой Руси плюрализм, здесь во множестве собирались разномастные ратоборцы за демократию и требовали у народа поставить свои подписи на мятых листках – то за то, чтобы какого-нибудь узника совести поскорей выпустить, то за то, чтобы кого-то другого столь же быстро посадить. Да мало ли за что собирали подписи в то приснопамятное время! Ныне же территория областного суда вместе с решетками была недоступна для всяких там исступленных демократов, и ничто не загораживало вид на красивый-прекрасивый желто-белый дом с колоннами – бывшее Нижегородское Дворянское собрание, ныне – Дом культуры имени Свердлова (почему-то его ни за что не хотели переименовать… знать, куда-то в верха затесался потомок сего пламенного революционера, который свято хранил память о своем кровавом предке).
Дом культуры в самом деле был чудесным зданием. Алена его очень любила, и наилучшие воспоминания ее жизни были связаны с этим домом. Ну, хотя бы потому, что именно здесь она первый раз увидела Игоря, здесь начала учиться у него танцевать, поскольку он был именно что учитель танцев, здесь влюбилась в него до полной потери разума. И сколько же раз, Бог мой, сколько же раз вечерами, после занятий, она таилась в тени чугунных решеток, дожидаясь, когда появится Игорь и пойдет по Покровке к площади Горького в окружении друзей или – гораздо чаще! – стайки девчонок-поклонниц, бессмысленно хихикающих и глупо суетящихся вокруг черноглазого снисходительного божества. Алена смотрела ему вслед, ревновала, злилась, плакала, молилась, мечтала… о чем она только не мечтала в эти минуты… Потом ее мечты ненадолго сбылись, потом развеялись, как дым, как утренний туман, но то ощущение любви, ошалелой, безумной и бездумной любви, которую она испытывала при виде Игоря или при воспоминаниях о нем, всегда налетало на нее, как далекий пьянящий аромат, стоило ей только приблизиться к чугунной ограде, через которую в мае свешивались цветущие кисти бузины, а сейчас изредка перелетали последние темно-бордовые, с зеленой каймой, листья…
И опять она вспомнила, как прощалась с Игорем вчера.
– А какая у вас машина? Какой-нибудь «Опель»? – спросила Алена, храбрясь изо всех сил. Насчет «Опеля» это она так мрачно, черно, вернее, темно-серо пошутила.
– Ни на «Опель», ни на такой вот шикарный джип я не заработал и вряд ли когда-нибудь заработаю, – усмехнулся Бергер. – У меня «Нива», причем довольно побитая, боевая и заслуженная. Вон она стоит, пониже газетного киоска, ближе к магазину «Техникс». Вишневого цвета.
И он махнул рукой, показывая, но вишневую «Ниву» совершенно невозможно было разглядеть из-за темно-зеленого, мощного, как танк, джипа. Алена ступила на мостовую – Покровка давно стала пешеходной улицей, поэтому здесь можно было спокойно ходить где угодно, хочешь – по тротуару, хочешь – посреди дороги, – и пошла к машине. И замерла на полушаге…
Что-то звонко – необыкновенно звонко – ударилось о решетку ограды.
Алена вздрогнула.
Нежный осенний воздух – прохладный, душистый, чуточку затененный синеватой слоистой дымкой дальних костров, на которых жгли осенние листья, – этот воздух внезапно закипел перед ее глазами и начал расходиться в стороны, образуя некий узкий черный коридор… нет, извилистый черный тоннель… Было похоже на то, как если бы по воздуху передвигалась стремительная черная, вороненая, с металлическим сизым отблеском, летающая змея, раздвигая перед собой сопротивляющееся ей пространство. Чудилось, она выжигала путь себе, для себя, для своего полета, для своего смертоносного тела… Нет, никакая это не змея, вдруг поняла Алена, это стремительно летит к ней гладкий цилиндрик… маленький, словно ноготь мизинца…
Стало тихо. Все звуки в мире исчезли. Остался только свист разрываемого пулей воздуха.
Что-то сильно ударило Алену в плечо, так сильно, что она упала на бок. Перед глазами оказался грязно-серый асфальт Покровки. И тяжесть навалилась сверху, совершенно невыносимая тяжесть, загородившая весь мир. Что-то хотелось сказать, произнести какое-то имя…
Алена чуть повернула голову, силясь увидеть хоть что-то. Хмурое черноглазое мужское лицо нависло над ней, выкрикнуло:
– Жива? – и исчезло.
Тяжесть тоже исчезла. Видимо, черноглазый мужчина и был той тяжестью.
«Игорь?»
Нет, это был не Игорь. Ну откуда бы он здесь взялся, в самом деле? Только в сказках любимый приходит к тебе в минуту твоей жизни, которая может стать последней…
А если это не он, значит, минута жизни еще не последняя?
От этой поистине поразительной мысли исчезнувшие было звуки мира вернулись. Покровка визжала на разные голоса, мужские и женские, кто-то громко и пронзительно свистел, завывала сирена, и в разных тональностях курлыкала сигнализация сразу нескольких машин.
