— Чего же?
— Ожидания!
— Ого! — Световид подошел и дважды хлопнул Бориску по плечу. — А ты не дурак! Послушай — как избавишься от словаря, иди к нам в компанию. Возясь с балетными статьями, ты выучился занятно писать, ты нам пригодишься.
— Верно? — спросил ошарашенный Бориска.
— Верно. Вот видишь ли, у каждого человека, если это человек с разумом и душой, возникают особые отношении со своим делом. И нужно уметь вовремя сказать: то, что мог, я совершил, могу с чистой совестью уходить и браться за другое дело. Ты несколько лет танцевал в береговой страже, ты отменно знаешь все танцевальные дела, тебе захотелось вступить в спор с общим мнением, ты вступил и спор выиграл, — Световид указал на кипу исписанных листов. — Можешь ли ты еще что-то дать балету? Может ли балет что-то дать тебе? Вот она — твоя точка! Твои отношения с балетом завершены. А теперь, выпустив словарь, переходи к нам, дело для тебя найдется.
Бориска слушал Световида, приоткрыв по обыкновению рот.
— Это не шутка?
— Нет, не шутка. Я убедился в твоем упрямстве и в способности трудиться, ни на что не взирая. Ну что, Надеждин, начнешь новую жизнь?
— Как же я уйду из театра?
— Очень просто — напишешь рапорт в дирекцию и уйдешь. А я, так и быть, помогу тебе довести твой «Танцовальный словарь» до приличного вида. Оставь его мне.
Бориска улыбнулся — и по улыбке Федька поняла, что прощание с театром, кажется, состоялось.
— Я должен подумать, — сказал он. — Походить, подумать…
— Бог в помощь. Будь к ужину. Потолкуем о твоих новых занятиях.
Бориска пошел в сени, где оставил шубу с шапкой, Федька выскочила следом.
— Погоди! Подожди меня на улице, — сказала она. — Пойдем вместе.
Она видела, что в доме Световида неладно. Одно то, что на подоконниках лежали заряженные пистолеты, должно было ее озадачить и удержать от подвигов. Но уж больно хотелось проучить язвительного сильфа.
Федька чувствовала, что может принести важные сведения. И представляла себе лицо Световида — в кои-то веки не каменное, а изумленное. Видела она и себя со стороны — уверенную, независимую, даже высокомерную, именно такую, какая могла бы поставить Световида на место.
Выскользнув из дома незаметно, она подбежала к Бориске и потащила его за собой.
— Что ты затеяла? — спрашивал он. — Куда ты собралась?
— На Васильевский, — отвечала Федька. — Вон, вон извозчик!
— На что тебе?
— Мне нужно на Васильевском кое-что разузнать. Едем вместе, вдвоем веселее! У тебя же все равно других дел нет. А так — покатаешься, по дороге подумаешь, ты же обещал господину Шапошникову подумать! Эй, эй, стой!
Федька превосходно чувствовала себя в мужском наряде. Можно свободно бегать, не подхватывая юбок, можно прыгать по сугробам, высоко поднимая коленки, можно звонко вопить извозчику, чтобы остановился; женственность же сковывает разнообразными цепями. Для той, которая несколько лет носила платья, отделанные розовыми гирляндами, жеманничала и манерничала в танцах, выучилась, невзирая на боль, держать на устах сладенькую улыбочку, побыть хоть малость бойким парнишкой — праздник.
Извозчик попался въедливый, пока Федька не растолковала, куда вести, не срядился за десять копеек, да и потом торговался, выгадывал, клялся, что не сыщет там себе обратного седока. Наконец Федька с Бориской сели в сани и покатили.
По дороге остановили извозчика, подозвали уличного сбитенщика в нагольной шубе и шапке с заломом, который один являл собой целую ходячую лавку: на перевязи через плечо висела у него большая деревянная баклага, обернутая войлоком и холстом, на шее — кренделя и калачи, навязанные на длинное лыко; поперек брюха был особый пояс с футлярами для стаканов, на боку имелась фляга с молоком, которое он по желанию покупателя добавлял в горячий сбитень. Также к поясу был подвешен кулек с булками. Федька взяла для дедова шурина гостинец — постный крендель и калач, рассудив, что этого должно быть довольно.
Нечасто навещала Федька дедова шурина — да он и сам, пожалуй, в том виноват, особой нежности к дальней родственнице не показывал. Он был ей благодарен, что пустила жить, и прямо сказал, что отпишет на нее все имущество, да много ли того имущества? Федька подозревала, что старик копит деньги, откровенно не понимала — для чего, но много об этом не задумывалась. Жилище на Васильевском острове ей ни к чему, артисту полагается селиться возле театра, чтобы его при нужде легко отыскали.
Федькина недвижимость была неподалеку от Никольского моста, он же Тучков — в честь купца Авраама Тучкова, одного из подрядчиков на строительстве. Мост был хитро устроен — на мелководье он держался на сваях, а на глубине был плашкоутным — его составляли несколько десятков скрепленных плоскодонных судов. Это было удобно — в нужное время их разводили, чтобы пропускать суда к складам с лесом. В детстве Федька бегала смотреть на это зрелище. Ее жилище было ближе к устью Смоленки, на Пятой линии.
Понимая, что потащила за собой Бориску едва ль не вопреки его желанию, Федька всю дорогу старалась его развлекать и обещала показать сущее богатство — залежи старых журналов, собранных покойным дедом за несколько лет. Приятель был ей жизненно необходим — она не хотела оставаться одна. После нелепого объяснения с Румянцевым она нуждалась в подтверждении своих женских достоинств, хотя сама себе в этом не призналась бы. А Бориска все же был каким-никаким, но любовником. И если бы она предложила ему еще раз сойтись — он бы не отказался. О том, что это может быть лекарством от неприятностей, Федька знала от товарок по уборной, но пускать лекарство в ход не спешила — пока было довольно того, что оно под рукой.
Устин Карпович оказался дома — сидел, как водится, один, топил печку. И, как многие старики, стал совсем прост в обращении.
— Жениха показать привезла? — спросил он. — Ну, славный молодец, славный. Совет да любовь!
Федька с Бориской переглянулись, но спорить не стали.
— Он хочет старые книжки посмотреть, — сказала Федька. — Я ему обещала. А я с тобой, Устин Карпыч, поговорю. Вот гостинец. Чем богаты, тем и рады.
Старик гостинцу обрадовался, прибрал его в древний поставец, и тогда Федька начала задавать вопросы. Бориска меж тем был впущен в чуланчик, где пристроился под крохотным оконцем и, невзирая на пыль, стал отважно потрошить связки журналов.
— Все пляшешь? — полюбопытствовал старик. — Ничего, выйдешь замуж, муж плясать не даст.
— Он и сам в театре фигурантом служит. Устин Карпыч, помнишь, дедушка говорил про человека, которого из воды вытащил? Давно это было, лет больше десяти назад. Помнишь?
